Заседания Президиума, формальной целью которых большинство ставило перевод Хрущева на третьестепенную должность министра сельского хозяйства, а его соратника Михаила Андреевича Суслова — в министры культуры, проходили «за спиной Пленума ЦК»[120] с 18 по 21 июня.

— По отношению к т. Хрущеву (знаете, товарищи, есть очень тяжелое слово, но оно имеет свое название) я просто совершил предательство[121], — признал позднее Николай Булганин.

Причину, по которой Николай Александрович присоединился к группировке Молотова, Маленкова и Кагановича, впоследствии назвал он сам. Будучи председателем Совмина, Булганин стал объектом постоянной критики для Хрущева, который, как секретарь ЦК КПСС решал в партии (а следовательно, и в государстве) всё, но ни за что не нес персональной ответственности.

— Естественно, у меня создавалось недовольство этой критикой, недовольство накапливалось, превращалось в обиду, — каялся впоследствии Николай Александрович.

Недовольство Булганина было вполне логичным и оправданным, однако, как говорят в народе, «на обиженных воду возят».

Когда Николая Александровича «двинули» в председательствующие на заседании, Микоян, Жуков (которого по иронии судьбы вызвал в Москву звонком Шепилов), Брежнев и Фурцева принялись его отговаривать от этого шага, однако Булганин проявил большевистскую твердость и, по его собственному признанию, тем самым не только пошел на поводу у антипартийной группы, но и номинально стал ее лидером[122].

— Все мы понимаем, — говорил позднее поддержавший Хрущева на Пленуме Алексей Николаевич Косыгин, — не будь т. Булганина, не будь помощников в виде тт. Первухина и Сабурова, которые помогали в последнее время этой фракционной группе, конечно, эта антипартийная группа не решилась бы выступить, не решилась бы в этот ответственный момент времени в партии выступить со своими антипартийными действиями[123].

Это же заявил вслед за Косыгиным и сам Николай Александрович Булганин:

— От моей позиции в те дни зависело многое, и на Пленуме ЦК совершенно правильно указывали, что если бы я как член Президиума и председатель Совета Министров занял правильную позицию, то антипартийная группа не рискнула пойти в критике против партии, не пошли бы с этой группой и тт. Первухин и Сабуров[124].

— Я должен, конечно, со всей откровенностью и честностью признать, что в моей позиции сыграло решающую, может быть, роль ошибочное представление об арифметическом большинстве в Президиуме ЦК[125], — каялся позднее Булганин, в отличие от Фурцевой втянутый в президиумный сговор. И, покаявшись, Булганин сделал оговорку по Фрейду, поскольку фраза об «арифметическом большинстве» была взята им из арсенала покойного Хозяина. Николай Александрович, назначенный в начале тридцатых советско-хозяйственным руководителем столицы после работы не где-нибудь, а в системе органов государственной безопасности, прекрасно помнил, как в ноябре 1926 года Сталин, критикуя Объединенную оппозицию, то есть тактический блок троцкистов и зиновьевцев, увеселил партийную аудиторию новейшим анекдотом из области математики: «Конечно, с точки зрения арифметики они должны были плюс, ибо сложение сил дает плюс, но оппозиционеры не учли того, что кроме арифметики есть еще и алгебра. Что по алгебре не всякое сложение сил дает плюс (смех), ибо дело зависит не только от сложения сил. (Продолжительное аплодисменты.) Получилось то, что они, сильные по части арифметики, оказались слабы по части алгебры, причем, складывая силы, они не только не увеличили численно свою армию, а, наоборот, довели ее до развала»[126].

На момент открытия заседаний Президиума ЦК КПСС из одиннадцати наличных членов семь (Молотов, Маленков, Каганович, привлеченные ими для решения вопроса о власти Булганин, Первухин, Сабуров, а также изрядно постаревший Климент Ефремович Ворошилов) выступили за снятие Хрущева с поста первого секретаря ЦК[127].

Следует отметить важное обстоятельство: по давней партийной традиции в случае отсутствия кого-либо из членов Президиума вместо него участвовали в голосовании кандидаты. Поэтому на заседании, на котором отсутствовали четыре члена Президиума, вместо них автоматически становились полноправными (то есть с правом голоса) участниками четыре кандидата в члены Президиума ЦК. Таким образом, и поддержавший «заговорщиков» Шепилов, и поддержавшая Хрущева Фурцева автоматически присутствовали на данном заседании на правах не кандидатов, а именно членов Президиума ЦК.

Основное обвинение в адрес первого секретаря ЦК выдвинул Георгий Маленков. По его словам, хрущевская политика подъема сельского хозяйства шла вразрез с решениями XX съезда: она была направлена против индустриализации страны и представляла собой «троцкистскую отрыжку»[128].

О том, что Хрущев, с одобрения Сталина, в период становления «культа личности» публично каялся в поддержке Троцкого, в руководящем ядре «партии и правительства» было известно всем. Но Маленков, Молотов и Каганович не учли, что собравшиеся могут ужаснуться возвращению убойных ярлыков тридцатых годов.

Маленков небезосновательно обвинил Хрущева в установлении нового «культа личности» и нарушении принципов коллективного руководства. Георгия Максимилиановича поддержали Каганович и Молотов. Вячеслав Михайлович предложил упразднить пост первого секретаря ЦК КПСС[129].

Речь зашла не только о смещении Никиты Хрущева с поста первого секретаря ЦК и направлении его на сельскохозяйственный фронт (с последующим упразднением поста первого секретаря ЦК — во избежание концентрации власти в одних руках), но и о других серьезных изменениях в высшем руководстве КПСС. Предполагались вывод из состава Президиума ЦК Михаила Суслова, замена Ивана Серова на посту председателя КГБ настоящим партийным деятелем — Николаем Булганиным (Сабуров, правда, выдвинул кандидатуру Николая Семеновича Патоличева). И это еще не все.

Судя по оговорке Булганина, «тройка» и поддержавшее ее «болото» поставили вопрос об «МГК»[130], то есть о снятии с поста Фурцевой, на что ранее в литературе не обращалось внимания. Весьма вероятно, героиня нашей книги поддержала Хрущева и его курс отнюдь не вследствие личной преданности. К тому же Екатерину Алексеевну обильно «полил грязью», по заявлению Фрола Козлова, Дмитрий Шепилов[131]. По словам Аверкия Аристова, тот «клеветал — без меры, без совести — на т. Фурцеву и т. Хрущева! Вычитывал все это из записной книжечки, где у него было записано, кто, когда и что говорил ему о т. Хрущеве, о Ворошилове, что говорила т. Фурцева»[132]. Удивительно, что Дмитрий Трофимович, будучи театралом, забыл содержание пьесы Александра Николаевича Островского «На всякого мудреца довольно простоты».

Собственно, не зря Фурцева говорила позднее о том, что все содержание выступления Шепилова сводилось в конечном счете к освобождению Хрущева от должности первого секретаря ЦК[133], а уже «поправленный партией», как сказали бы в тридцатых годах, Булганин заявил, что на Пленуме ему стало ясно: предложения Маленкова, Кагановича и Молотова «фактически представляли собой попытку свалить руководство партии и изменить ее политику»[134].

Развернув массированную атаку на Хрущева, Молотов со товарищи рассчитывали решить вопрос о власти к вечеру первого же дня заседания.

— У нас Политбюро (Лазарь Моисеевич начисто забыл о реформе 1952 года, в ходе которой относительно