Я поняла, что уже не знаю, что уместно, а что нет. Я даже не знаю, что означает само слово «уместно». И кто это решает. Я столько узнала из ее рассказа. О ней, обо мне. «Потом я погружаюсь в свою влагу, — говорит она, — она может войти в меня. Я ощущаю собственную влагу, позволяю ей погрузить в меня пальцы, в мой рот, в мою вагину, одновременно. Я выталкиваю ее руку из моей пизды. Я трусь своей влагой о ее колено, и она чувствует. Я скольжу вниз по ее ноге, и вот мое лицо оказывается между ее бедер».

Если о вагинах говорить, убьют ли слова ее тайну? Или это еще один миф, чтобы держать вагину в темноте, в незнании, лишенную удовольствий? «Мой язык на ее клиторе. Язык сменяет мои пальцы. Мой язык входит в ее вагину».

Когда произносишь такие слова, ощущаешь грех, опасность, чрезмерную прямоту, излишнюю натуралистичность, неправильность, напряжение, ответственность, силу жизни.

«Мой язык на ее клиторе. Язык сменяет мои пальцы. Мой язык входит в ее вагину».

Важно любить женщин, любить наши вагины, знать их, ощущать, иметь представление о том, кто мы и что нам нужно. Доставлять себе удовольствие, учить любовников доставлять его нам, присутствовать в наших вагинах, громко говорить с ними, говорить об их голоде, боли, одиночестве, радости. Выводить их на свет божий, чтобы их не забыли, не бросили в темноте, чтобы наш центр, наше средоточие, наш мотор, наша мечта не были больше заперты в одиночестве, изуродованы, обездвижены, сломаны, опозорены и спрятаны. «Ты должна говорить о том, как входят в вагину», — сказала она. «Отлично, — ответила я. — Входи».

___

Я выступала с этой пьесой уже два года, когда внезапно осознала, что в ней нет ни одного рассказа о родах. Досадное упущение. Но когда я сказала об этом одному журналисту, он спросил меня: «А при чем тут роды?»

Почти двадцать один год назад я усыновила Дилана, который был почти моим ровесником. В прошлом году у них с его женой, Шивой, родился ребенок. Они попросили меня присутствовать на родах. Думаю, что даже после всех своих исследований я не понимала вагины так, как поняла ее после этих родов. И если раньше я испытывала перед ними трепет, то сейчас, после рождения моей внучки Колетт, я преклоняюсь перед вагинами.

Я БЫЛА В ТОЙ КОМНАТЕ

Посвящается Шиве

Я была там, когда ее вагина открылась.

Мы все были там: ее мама, ее муж

и я.

Там также была медсестра с Украины,

и пока ее рука

в резиновой перчатке

ощупывала вагину,

сама она разговаривала с нами как ни в чем не

бывало, как будто

чинила водопроводный кран.

Я была в комнате, когда у нее начались схватки,

и она

ползала на четвереньках от боли,

и невообразимые стоны сочились прямо из ее пор.

Я по-прежнему была с ней несколько часов спустя,

когда она неожиданно дико закричала,

заслоняясь руками от электрического света.

Я была там, когда ее вагина

из скромной сексуальной норки

превратилась

в шахту археологических раскопок,

священный сосуд,

венецианский канал,

глубокий колодец с застрявшим в нем ребенком,

ждущим вызволения.

Я видела цвета ее вагины. Они менялись.

От фиолетово-синего

до раскаленно-красного

и потом серо-розового.

Я видела кровавые выделения по краям, бело-желтую жидкость, кал, сгустки, выходящие из всех отверстий, усиливающиеся толчки,

видела появившуюся головку ребенка

с черными волосиками,

видела ее прямо за лобковой костью, — вот такое твердокаменное, впечатавшееся в память

воспоминание.

А медсестра все продолжала орудовать

своей скользкой рукой.

Я была там, когда мы с ее мамой, прилагая все

силы, держали ее ноги

во время потуг,

а ее муж считал «Раз, два, три»

и просил ее тужиться еще.

Потом мы смотрели в нее.

И мы не могли отвести взгляда от этого места.

Мы все забыли про вагину.

Иначе как можно объяснить отсутствие благоговейного трепета, отсутствие стремления познать ее?

Я была там, когда доктор

вставил в ее вагину зеркало кэрролловской Алисы,

и вот ее вагина стала

ртом

оперной певицы, поющим во весь голос.

Сначала появляется маленькая головка,

потом высовывается серая ручка,

затем выплывает тельце и

быстро соскальзывает

к нам в руки.

Я снова была там, я повернулась и встретилась с ее

вагиной.

Я стояла и смотрела на нее,

распластанную, беззащитную, искалеченную,

воспаленную, порванную, кровоточащую

прямо на руки доктору,

который спокойно зашивал ее.

И когда я стояла и смотрела на нее, вагина вдруг

превратилась в большое, красное,

пульсирующее сердце.

Сердце способно на самопожертвование.

Вагина тоже.

Сердце может простить и излечиться.

Оно может поменять форму и впустить нас в себя.

Оно может раскрыться и отпустить нас.

Так же и вагина.

Сердце делает для нас все — терпит боль,

пульсирует изо всех сил,

умирает, кровоточит, кровоточит еще сильнее,

и все для того, чтобы мы появились

в этом мире, сложном и прекрасном.

Вагина делает то же самое.

Я была в той комнате.

Я помню.

ИСТОРИЯ «ДНЯ V» и «ИНИЦИАТИВЫ ВУЗОВ»

Карен ОБЕЛЬ, директор «Инициативы вузов»

Я не сама организовала «День V». Я всего лишь год как была в составе директоров сайта Feminist.com, когда на совет была приглашена Ив Энцлер. Ее пригласила Кэти Наджими, она считала, что некоторое цели нашего сайта пересекаются с целью Ив прекратить насилие над женщинами. Кэти была права. Это собрание дало начало «Дню V».

Благотворительный комитет «Дня V» был создан из женщин, пришедших по нашему приглашению, которые, в свою очередь, пригласили своих знакомых и так далее. Первым проектом стал «День V», устроенный в 1998 году. Его целями были запуск движения «День V», поиск спонсоров, а также донесение до широкой общественности информации о необходимости прекратить насилие над женщинами. В 1998 году «День V» представлял собой благотворительную постановку «Монологов вагины» с участием знаменитостей. Она проходила в театре Хаммерштейн в Нью-Йорке. Все билеты были проданы, но на улице все равно толпились сотни людей, надеявшихся попасть внутрь. Каждый хотел стать частью «Дня V», значимого события, навсегда изменившего смысл Дня святого Валентина.