воздушных шарах и аэропланах. Но пе-пе-редставьте с-с-себе, этого с-спорта я никогда не мог о-д-д-олеть!»

1910 год.

Одесса.

Остановился на углу Госпитальной и Прохоровского переулка, чтобы перевязать развязавшийся шнурок.

Наклонился, и в это мгновение до него донесся странный лязг, шелест шагов, нарастающий гул, словно из десятков или даже сотен глоток в небо вылетали нечленораздельные звуки.

Уточкин поднял глаза — со стороны Мясоедовской на него шла толпа, заняв всю проезжую часть и тротуар.

Перед толпой, метрах в десяти от нее, спотыкаясь, бежал худой, задыхающийся старик-еврей в безразмерном, словно бы с чужого плеча лапсердаке.

Он размахивал руками, будто бы не знал, что с ними делать и куда их деть.

Скользил по мостовой.

Боялся оглянуться назад, а толпа надвигалась как вал.

Сергей Исаевич перевязал шнурок и поднялся, чтобы все увидели его… «Он был выше среднего роста, сутуловат, длиннорук, рыжеволос, с голубыми глазами и белыми ресницами, весь в веснушках. Одевался всегда изысканно, но, как это часто бывает с очень мускулистыми людьми, — платье на нем сидело чуть-чуть мешковато. Усы и бороду брил и носил прямой тщательный пробор, что придавало его лицу сходство с лицом английского боксера, циркового артиста или жокея. Был он некрасив, но в минуты оживления — в улыбке — очарователен. Из многих виденных мною людей он — самая яркая, по оригинальности и душевному размаху, фигура» (Александр Куприн).

— Уйди с дороги, дядя! — истошно заорал придурковатого вида одноглазый мужик в кургузом пиджаке, напяленном на голое тело. — Порешу!

Это прозвучало как привычная команда — «на старт!».

Или неоднократно слышанное на ринге — «бокс!».

Уточкин сделал несколько шагов навстречу толпе и замер.

— Я же ничего плохого им не сделал… за что? — бормотал поравнявшийся с ним старик.

Тут же, впрочем, он оступился и упал, попытался подняться, но два биндюжника уже волокли его по мостовой.

Далее идут отдельные фотографические кадры:

белое от смертельного ужаса лицо старика-еврея;

переломанные судорогой губы его;

перепачканный лапсердак;

багровые затылки.

И тут же глухой стон.

Над толпой пронесся вопль все того же мужика в пиджаке: «Вешать жида!»

Злоба прилила к голове.

Уточкину хватило нескольких шагов, чтобы настигнуть одного из нападавших, коротко посмотреть ему в лицо и, не говоря ни слова, провести кросс в голову. Биндюжник рухнул на тротуар.

Второго уложил хуком слева.

Толпа охнула и отступила.

Раздались голоса: «Да это же Уточкин».

— Все равно порешу гада! — забился в истерическом припадке одноглазый.

Спустя годы Александр Куприн напишет: «Он [Уточкин] рассказывал мне: „И, фффот я слышу сзади… Не бей! Эт-то наш… Уточкин!“ Но было поздно. Я чувствую, как будто у меня в спине сквозняк. Это меня ударили ножом. Я потом семь недель лежал в больнице».

А ведь так оно все и вышло — это была драка, но только не на боксерском ринге, а на пересечении Госпитальной и Прохоровского переулка, драка, когда разбиваешь в кровь кулаки, получаешь ножом в спину, когда живешь инстинктивным желанием добраться до того, кто это сделал, и убить его, но в результате сам оказываешься на земле и погружаешься в сон рискованный.

Это и есть природа смерти.

А потом, когда открываешь глаза, видишь перед собой испуганные лица погромщиков, плывущее высокое небо, стены домов, круговерть фонарных столбов, ощущаешь себя лежащим как бы на дне огромной бочки, до краев наполненной дождевой водой.

Так уже было в детстве однажды, когда полез за мячом на водосточную трубу, но не удержался и упал в бочку, тут же и обнаружив себя на дне колодца, края которого очерчивали далекое, высокое, плывущее небо размером с целковый.

И это уже потом в эту дыру залезал трактирный слуга по фамилии Ермилов, случайно проходивший мимо, и вытаскивал едва не утонувшего в бочке мальчика.

Глава четвертая

Что не убивает меня, то делает меня сильнее.

Фридрих Ницше

«Устройство большой дорожной интернациональной гонки Петербург — Москва явилось для нас, русских, затеей немножко смелой, так как против иностранных сил следовало выставить свои силы, которые с честью отстояли бы славу русского велосипедного спорта.

Отсутствие этих сил сделало бы нас смешными в своей затее. И вот нашлось несколько смельчаков, которые записались на эту гонку. В числе их был и я.

Победить иностранных знаменитостей я не мечтал, да и мыслимая ли это вещь: на их стороне и опытность, и денежные средства, и, наконец, такие силы, как Гергер, Фишер, Кехер, Регейс и прочие.

Все они занимаются исключительно велосипедной ездой. Регейс показал свои руки с рядом крупных мозолей и пояснил, что „это от руля“. У меня же на руках не было ни одной мозоли, и потому, естественно, в голове промелькнула мысль отказаться от конкуренции с таким мастером своего дела. Но поезд на всех парах нес участников к цели, исполнение такой мысли было равносильно сознанию своей трусости».

Это слова, сказанные летом 1895 года, принадлежат Михаилу Фадеевичу Дзевочко — велосипедисту, победителю первой в истории России веломногодневки.

О Михаиле Фадеевиче известно, что он родился в Минске в 1863 году. Впервые выступил в Москве на циклодроме в 1883 году, но вскоре перешел в шоссейные гонки, которые в те годы более напоминали современный велокросс.

Всероссийскую же славу Дзевочко принесла именно гонка Петербург — Москва, с упоминания которой мы и начали эту главу.

Итак, старт был дан в 17.00 29 июня 1895 года в деревне Средняя Рогатка, что располагалась в 12 километрах от столицы империи.

Третья стартовая группа, в которой был заявлен Михаил Фадеевич, считалась сильнейшей. Среди главных соперников Дзевочко тут были Франц Гергер, известный гонщик Грютнер и московский велосипедист Шевляев.

По свидетельству очевидцев, с первых километров гонки стало ясно, что она будет суровым испытанием для ее участников — дождливая холодная погода, бездорожье, грязь, движение по «целине», постоянные поломки инвентаря.

Со старта Дзевочко предложил соперникам свою фирменную тактику — резкий силовой спурт и отрыв от преследователей. Это сработало, но в районе Тосно гонщик упал на скользкой дороге, повредив велосипед и серьезно травмировав ногу. Воспользовавшись этим, соперники без особого труда «добрали» (догнали) Михаила Фадеевича и ушли вперед.

«Переложиться» (войти) в лидирующую группу гонщику стоило немалых усилий, но это произошло на подъезде к Любани, и в Чудово Дзевочко въехал с большим опережением пелотона, который возглавлял будущий бронзовый призер чемпионата мира по трековым гонкам 1896 года австриец Франц Гергер.

Этап Новгород Великий — Крестцы проходил ночью под проливным дождем.

От переохлаждения у Дзевочко поднялась температура и началась лихорадка. Продолжать гонку в таком состоянии было нельзя, но решение нашлось неожиданно —