будет вам не так неприятно. Кстати, я пришел как раз для того, чтобы спросить об этой девушке.

– Что?

– Я ее не знаю, знаю только, что она заведует маленькой фотостудией. У меня есть для нее некая специфическая работа. Вы психолог: могу ли я ей доверять?

– О чем это вы?

– Очень просто: не поможет ли она мне изготовить фальшивые удостоверения личности?

Я посмотрел на него.

– Отлично вас понимаю, – сказал я. – Вы пытаетесь раздразнить мой ум ошеломляющими историями. Но они меня не смущают. Хотите, чтобы я прокомментировал случай с вашим кассиром? Он оказался повинен в заговоре, поскольку нет ничего выше закона. Ведь все правонарушения суть заговоры против закона: ты хотел бы ему не подчиняться, но, поскольку это невозможно, приходится восставать против его законности. В былые времена можно было удовольствоваться кражей, теперь через кражу совершается бесконечно более тяжкое преступление, самое ужасное из всех, – и все же преступление, которое не реализуется, которое проваливается, от которого только и остается, что ничего не значащий след, воровство. Все это сплошное ребячество. И еще, почему вы напомнили то, что я сказал по поводу своих частных отношений, почему вслед за этим под смехотворным предлогом заговорили об этой девушке? Яснее некуда, все ваши речи – намеки. Поверьте, возможно, я брежу, но ваше вмешательство ни к чему не приведет: вы ничему меня не научите, вы выражаете только то, что думаю я, и когда говорите, то это говорю я, а не вы. Так что вам меня не смутить.

– Прошу меня простить, – сказал он, – это самое настоящее недоразумение. Напротив, я весьма вам симпатизирую.

– Дело не в симпатии. Впрочем, все это неважно. Я, возможно, как вы говорите, услужлив, но это слово меня не оскорбляет. По отношению к кому могу я быть услужлив? Напротив, я горд и независим, вот почему я услужлив. Вы, вы сами услужливы.

– Умоляю, успокойтесь. Если хотите, я немедленно уйду. Позвольте все же сказать еще пару слов. Не знаю, каким вам видится этот мир, вы выражаетесь весьма странным образом. Но имеется и другая точка зрения. Вы находите это общество совершенным. Почему? Для меня это всего-навсего некая несправедливая система, горстка людей против массы. Каждый день на дне общества класс без имени и без прав прирастает тысячами личностей, каковые в глазах государства перестают существовать и исходят как этакая плесень. Устранив, вычеркнув их, государство в дальнейшем может требовать, чтобы все, что существует, прославляло его и ему служило. В этом его лицемерие. В глубине своей оно коварно и лицемерно. Оно поставило себе на службу все, что ты только можешь сказать или сделать. Не найдется ни одной мысли, которая не несла бы на себе его мету. Таковы все правительства.

– Вы меня не удивляете, – сказал ему я. – И ничуть не шокируете. Вы – не более чем отжившая свое старая-престарая книга, ничего более. А теперь оставьте меня.

– Еще одно слово. Я уже говорил вам, вы мне симпатичны. Вы меня не знаете, но наши отношения примут, может статься, совсем другой оборот. Только что, когда я к вам зашел, я был намерен зачеркнуть свои предыдущие утверждения и отрицать, что занимаюсь политикой. Теперь вы видите, как все обернулось: мои слова решили по-иному. Я не скрываюсь.

– Да, – сказал я. – Кем вы можете быть? Самозванцем, шпионом, неудачником? Я слышу, как вы суетитесь рядом со мной словно муха. И все, что вы говорите, так топорно. К чему это: Я не скрываюсь? Вы вполне свободны конспирировать у всех на глазах, государство ничуть этим не омрачится. Вы просто-напросто усилите то, что, как вам кажется, рушите. Я не скрываюсь! Как будто вы могли бы себя скрыть! А теперь спокойной ночи; в конце концов я поверю, что вы и в самом деле меня навестили.

Он вышел в коридор, и я подождал пять, десять минут. Теперь я был совершенно спокоен. Ветер потихоньку потряхивал стекла. Была своя нежность и в самой ночи. Я несколько раз постучал в стену, но, как я того ни ждал, она не пришла. И мне пришлось задуматься, почему она не пришла и почему пришел он. Чуть позже, полностью проснувшись, я увидел, что в комнате все еще был свет: мои глаза остановились на чем-то по другую сторону от кровати, на пятне, которое слегка шевелилось. Это пятно было мне хорошо знакомо. В первый раз я увидел его у своих родителей спокойно устроившимся на простенке там, где стоял диван. Оно расположилось на стене в клинике, прямо передо мной, в том месте, которое прикрывала дверь, когда ее оставляли распахнутой настежь. Здесь оно возникло из-за протечки воды. У этого пятна была та особенность, что оно было пятном, и только. Оно ничего не представляло, не имело никакого цвета, и, не считая пропитавшей его пыли, ничто не наделяло его зримостью. Да и было ли оно зримым? Оно не существовало под обоями; оно не имело никакой формы, а напоминало что-то порченое, способное испачкать, но в то же время и по-своему чистое. Я долго его разглядывал, у меня не было никаких причин отрывать от него взгляд; будучи всего-навсего пятном, оно меня поглощало; оно никогда на меня не смотрело: именно это делало его вид незаконным. Я встал и на ощупь выбрался в коридор.

– Это вы? – сказал он.

Он был еще одет, но, должно быть, отдыхал, растянувшись в шезлонге. Комната оказалась просторной, намного больше, чем комнаты в моей квартире; она показалась мне почти пустой, без ковра и почти без мебели. Это была не бедность, а не знаю уж что того хуже, бедность через отказ от жизни, неопрятность без пыли и ветоши, гнусная нищета диспансеров и клиник без разбросанных где попало бумаг.

– Я подумал, – сказал он, – что это один из моих товарищей. – Он смотрел на меня, не предлагая сесть. – Он живет в этом доме, его зовут Дорт. Вы, может быть, его встречали?

– Почему вы испытываете ко мне симпатию?

– Уже очень поздно. Мне кажется, вам не стоило покидать постель. Хотите, я провожу вас обратно?

– Ответьте мне. Мой приход кажется вам ненормальным, но у меня есть причины не откладывать это на потом. Произносили вы, да или нет, эту фразу: «Вы мне симпатичны»?

– Да, действительно.

– Почему?

– Вам непонятно, мой дорогой? Не слишком ли большое значение придаете вы одному слову?

– Это формула вежливости?

– Если вам угодно, то да.

Я повернулся к нему спиной и шагнул в прихожую.

– Ну же, – крикнул он, – не уходите так. Почему