Мыгишев в слове «алиби» сделал ударение на втором слоге, получилось смешно и глупо. Но Генка его не поправил.

— У нас с тобой? — изумился он. — Мы что же, вместе?

Рот Мыгишева вдруг искривился, глаза сощурились и стали совсем-совсем узенькими.

— А что, продашь, да? Продашь? «А я маме скажу, а я папе пожалуюсь!» — тоненьким голосом прогнусавил он.

— Дурак ты… — сказал Генка, и Мыгишев понял, что бояться ему больше нечего. И сразу замолчал.

Генка повернулся и решительно зашагал к дому. Он шёл, всё ускоряя шаг. Шёл, не обращая внимания на вспорхнувших из-под ног воробьёв, шёл мимо прозрачных магазинных витрин, мимо…

И вдруг остановился, словно невидимая пуля, не оставив кровавых следов, пробила ему грудь. Нет, это не воровство! Это называется просто — подлость.

Развернувшись, Генка бросился назад, за угол. Он хотел сейчас только одного: сказать гаду прямо в лицо это слово — «подлость». И всё, больше ничего!

Мыгишев стоял возле подъезда, стоял так, что ни из одного окна его не было видно. Стоял, распрямив сутулую спину, — красивый, высокий и стройный парень. Генка ещё на бегу увидел его лицо. Оно было каким-то совершенно глупым. И счастливым.

К правой щеке семиклассник Валерий Мыгишев прижимал красную Ленкину варежку.

Киоск этот стоял на отшибе, в конце короткого переулка; наверное, немногие о нём знали, а если и знали — ну что за радость тащиться куда-то, когда вдоль центральной улицы таких киосков тьма-тьмущая! Может быть, только поэтому и попадались там изредка такие марочки, каких и в «Филателию»-то приходило три-четыре комплекта — по абонементам.

Возвращаясь из секции, Виталька всегда выкраивал десяток минут, чтобы заскочить в переулок. Всё равно надо было делать пересадку, а остановка трамвайная — вот она, и сотни шагов не будет.

Одно— и двухэтажные домишки уютно теснились вдоль дороги; автомобильное движение было здесь закрыто, и можно мчаться прямо посередине, не рискуя с кем-то столкнуться, кому-нибудь помешать. Да, собственно, и мешать-то некому! Как всегда, переулок был почти безлюдным, вот только прошла женщина с собакой да мальчишка…

Виталька вдруг резко остановился, запнувшись, словно где-то на уровне коленок была натянута невидимая, но прочная верёвка. Этот мальчишка…

Мальчишка как мальчишка, бредёт себе куда-то — может, тоже к киоску, а может, дело у него какое-то на зелёной улочке, в которую упирается переулок. Ничего особенного не было в хилой этой фигуре и стриженом затылке; Виталька промчался бы мимо, если бы… если бы мальчишку не звали Бучей!

Они познакомились случайно, месяца два назад, совсем ранней весной.

В тот памятный день впервые в жизни попал Виталька в Кирпичный посёлок — так странно назывался островок деревянных домов за прудом. Ничего интересного в посёлке не было, об этом знали все. Но в Кирпичном жил Серёга Ефремов, новый Виталькин одноклассник. Ефремовы несколько лет провели где-то на Севере: родители Сергея завербовались на заработки. Дом их всё это время стоял заколоченным, под присмотром соседей. Но вот хозяева вернулись и живут теперь как самые обычные люди.

Серёга был нужен Витальке по какому-то срочному делу, какому — сейчас не припомнить. Дома Серёги не оказалось. Пошатавшись с полчаса по посёлку, Виталька пошёл домой.

— О, кого я вижу! Да это же мой лучший друг! — писклявый голосок догнал его уже на выходе.

Виталька оглянулся. Трое парней — один, похоже, ровесник, двое чуть старше — не спеша приближались к нему. Вид у парней был самый добродушный.

— О, мой друг, как мы давно не виделись! — это говорил самый младший, хлипенький парнишка. Он постоянно шмыгал носом, а фразы выдавливал из себя с видимым усилием. Ребят этих Виталька никогда раньше не встречал.

Неожиданно хлипкий раскинул руки и бросился обнимать Витальку, противно гундося:

— Ну зачем же ты нас покинул?!

Виталька хотел отстраниться, но «друг» оказался цепким, а парни смотрели миролюбиво и как-то сонно.

— Ребята, я тороплюсь… — спокойно сказал Виталька.

— Ты уходишь?! — почти прорыдал хлипкий.

— Буча, твой друг уходит… — удивлённо пробасил один из парней.

— У него нет времени! — всхлипнул тот, кого назвали Бучей. — Он и приходил-то сюда, чтобы только вернуть мне должок…

— Какой должок? — насторожился Виталька.

— За мороженое! — улыбаясь, «напомнил» Буча. — Помнишь, я угощал тебя мороженым? Ореховым пломбиром? Верни мои денежки!

Порция мороженого — пустяк, такие деньги у Витальки всегда бы нашлись. Но он уже понял, что дело вовсе не в этих жалких копейках! И даже если он сейчас захочет отдать Буче «должок», тот не отстанет, а будет глумиться дальше.

— Пусти! — нахмурившись, проговорил Виталька. — Пусти!

— Нехорошо грубить маленьким, — обиженным голосом отозвался третий, молчавший до сих пор, парень. — А Буча ещё терпит…

И Буча, словно дожидаясь этих слов, сразу же «не вытерпел». Он внезапно ударил Витальку снизу в подбородок, неожиданно сильно для такого хлипака. Виталька зажмурился от боли, но тут же развернулся и… сбитый подножкой, упал на землю.

— Нехорошо бить маленьких, — повторил третий — подножка, очевидно, была его подлым приёмом. — Долги не отдаёт да ещё дерётся! Ну и друзья у тебя, Буча!..

Ссадины заживают быстро, синяки желтеют и постепенно сходят на нет. Позже Виталька думал о том, что мог ведь он не остановиться, даже не оглядываться на тот мерзкий голос, и всё, наверное, было бы по-другому. Хотя нет, они бы догнали… Буча и те двое.

И вот он, Буча, теперь бредёт по переулку, словно высматривая что-то на тротуаре. Бредёт один.

А один на один — это ведь честный бой, не так ли?

Не трое на одного, не старшие на младшего, а один на один с ровесником!

Виталька бросился вперёд и через несколько мгновений догнал ничего не подозревающего Бучу. Тот как раз поравнялся с узким проходом в какой-то двор, и Виталька лёгким толчком пихнул его туда.

— Ну здравствуй, Буча!

Буча сразу догадался, в чём дело, точно его каждый день на ходу запихивали неизвестно куда. Он даже не стал озираться по сторонам, ища выхода. Знал, выхода нет. Виталька шагнул вперёд, сжимая налившиеся тяжестью кулаки. Буча шмыгнул носом, совсем как тогда, — что у него, вечный насморк, что ли? — и остался стоять, как пришпиленный.

Да он же не сдвинется с места, понял наконец Виталька. Ни разу не махнёт кулаком в ответ! Его можно бить до потери сознания, можно просто убить, а он так и будет шмыгать носом до самой смерти! Наверное, они его и бьют, те двое, а может, не только они, а он стоит и шмыгает…