Парадные двери на другом конце зала открылись, и пятеро олдерменов — представляющие пять участков города — вошли и заняли места за длинным темным дубовым столом, по которому они в другие дни стучали кулаками во время споров. С ними вошло вдвое больше писцов и клерков, также занявших свои места. Как и ожидающая публика, олдермены и их служители были одеты в лучшие свои наряды, из коих некоторые не видели света с тех самых пор, как рухнула Стена. Мэтью заметил, что старый мистер Конрадт, надзирающий за Северным участком, с виду сед и болен, но опять-таки: он всегда так выглядел. Да, олдермен участка Доков мистер Уитеккер сегодня бледен и глаза у него запали, и краска сбежала с лица, а один из писцов рассыпал бумаги на пол, когда нервно дернул рукой. Мармадьюк Григсби ушел из прохода, а Мэтью задумался, что же происходит.

Наконец городской глашатай вышел на трибуну перед столом совета, набрал полную грудь воздуха и заревел:

— Слушайте все, слушайте все… — Голос у него сорвался, он прокашлялся — будто продули басовую трубу, и начал снова: — Слушайте все, слушайте все! Всем встать перед достопочтенным Эдуардом Хайдом, лордом Корнбери, губернатором королевской колонии Нью-Йорк!

Глашатай сошел с трибуны, и собрание поднялось. Из двери в шорохе кружев и шелесте перьев вышел… о нет! — шок! скандал! — вышла одна из потаскух Полли Блоссом, желающая, наверное, превратить торжественное собрание в посмешище.

Мэтью был потрясен до глубины души, как и все прочие. Женщина, по сравнению с которой ее мадам выглядела как принцесса нищих, в платье с желтыми лентами, в высокой лимонного цвета шляпе от солнца, украшенной вызывающей связкой павлиньих перьев, прошествовала мимо олдерменов с таким видом, будто она — как мог бы сказать Соломон Талли — хозяйка всего этого здания, черт его побери. На руках у нее были замшевые перчатки, поверх них — кричащие кольца. Развевались высовывающиеся из-под юбки ленты, в невероятной тишине клацали высокие французские каблуки по английской древесине пола. Шляпа и перья склонились под опасным углом над белоснежным и тщательно завитым париком, украшенным стразами высотой чуть ли не до луны, отчего женщина казалась великаншей более шести футов ростом.

Мэтью ждал, что сейчас кто-нибудь заревет или бросится на трибуну, или вскочит кто-то из олдерменов в полном возмущении, или же сам лорд Корнбери влетит в дверь, красный от гнева, что его выход так испортила какая-то проститутка. Но ничего такого не произошло.

И действительно, эта распутница — Мэтью внезапно заметил, что она не плывет, как можно было бы ожидать от праздной женщины, а шагает тяжело и неловко, — подошла к глашатаю, который будто съежился, и от него остались только глаза и нос над воротником рубашки. И все равно никто не поднялся помешать ей. Она добралась до трибуны, схватилась за нее руками в перчатках, обратила к горожанам свое длинное, несколько лошадиное лицо в бледной пудре, и из красно-розовых губ донесся голос — мужской:

— Добрый день. Прошу садиться.

Никто не сел. Никто даже не шевельнулся.

Из задних рядов послышался будто приглушенный удар басового китайского гонга. Рядом с Мэтью кто-то шевельнулся — это у Соломона Талли так отвисла челюсть, что мокрые от слюны новые зубы поползли прочь на своих креплениях. Мэтью, не успев подумать, протянул руку и задвинул их назад до щелчка. Но Талли, не замечая, таращился с открытым ртом на нового губернатора колонии.

— Я сказал: «Прошу садиться!» — повторил лорд Корнбери с нажимом, но от развевающихся павлиньих перьев некоторые из присутствующих почти впали в транс.

— Боже всемогущий! — шепнул магистрат Пауэрс, у которого глаза готовы были выскочить на лоб. — Лорд оказался леди!

— Джентльмены, джентльмены! — прогремел голос из задних рядов. Потом послышался стук трости, сопровождаемый топотом каблуков по деревянному полу. Главный констебль Гарднер Лиллехорн, весь в лиловом, от чулок до верха треуголки, вышел вперед и встал свободно — одна рука на львиной голове набалдашника лакированной черной трости. — А также леди, — поправился он, глянув в сторону Полли Блоссом. — Лорд Корнбери попросил вас сесть.

Как и все собрание, он слышал хихиканье и неприличную болтовню в задних рядах, где публика стала уже превращаться в толпу. У Лиллехорна раздулись ноздри, он вздернул подбородок с клинышком бороды — будто занес боевой топор, готовый обрушиться на врага.

— Я, — сказал он, повысив голос, — также просил бы всех не проявлять невежливости и помнить о хороших манерах, которыми столь заслуженно славится наш город.

— С каких это пор? — шепнул магистрат Мэтью.

— Если же мы не сядем, — продолжал Лиллехорн, воюя с сопротивлением, которое на самом деле было просто шоком, — мы не услышим сегодняшнего обращения лорда Корнбери… то есть его сегодняшних замечаний. — Он остановился, промокнул заблестевшие губы платком, украшенным, по новой моде, монограммой. — Ну, сели, сели, — добавил он с некоторой скукой в голосе, как расшалившимся детям.

— Будь я проклят, если глаза меня не обманывают, — шепнул Талли, когда они с Мэтью сели и публика успокоилась, насколько это было возможно. Талли потер рот рукой, отстраненно отметив ощущение потрескавшихся губ. — Вы кого там видите, мужчину или женщину?

— Я вижу… нового губернатора, — ответил Мэтью.

— Покорнейше прошу вас продолжать, сэр! — Главный констебль обернулся к лорду Корнбери, и только Мэтью, наверное, заметил, как побелели костяшки его пальцев на набалдашнике. — Вас внимательно слушают.

И сделав рукой жест, который заставил бы профессионального актера вызвать Лиллехорна на дуэль за честь театра, главный констебль отступил снова в задние ряды, откуда, как решил Мэтью, мог наблюдать, как ветер популярности треплет перья Корнбери.

— Благодарю вас, мистер Лиллехорн, — сказал губернатор и оглядел свой народ покрасневшими глазами. — Я хотел бы поблагодарить всех собравшихся за то, что вы сюда пришли, за то гостеприимство, которое оказали мне и моей жене в последние дни. После долгого морского путешествия нужно время, чтобы подготовиться к появлению на публике.

— Может, вам еще время нужно, сэр! — крикнул кто-то с галерки, пользуясь тем, что может спрятаться в клубах дыма. Возникший смешок тут же был подавлен появлением ледяной фигуры Лиллехорна.

— Совершенно верно, — добродушно согласился лорд Корнбери и тут же улыбнулся очень неприятной улыбкой. — Но это уже как-нибудь в другой раз. Сегодня я хочу сообщить несколько фактов о вашем — теперь, конечно, уже нашем — городе и сделать некоторые предложения по поводу пути к еще большему процветанию.

— О Боже милосердный, — тихо простонал магистрат Пауэрс.

— Я консультировался с вашими олдерменами, с главным констеблем, со многими ведущими коммерсантами, — продолжал Корнбери. — Я слушал и, надеюсь, узнал много нового. Достаточно будет сказать, что я не с легким сердцем принял это назначение из рук моей кузины, королевы.