* * *

Имение Хелиган, Корнуолл

Август 1859 года

Я не сразу понял, что прозвучавший взрыв не был выстрелом, хоть в меня и стреляли в последний раз годы назад. Я приподнялся на локтях с постели и выглянул в окно, но кроме россыпи разбившейся черепицы и мха на узкой, засыпанной гравием тропинке ничего не было. Ночью прошла сильнейшая гроза – одна из тех, что собираются несколько дней и от которых у всех болит голова, – дождь, должно быть, в конце концов ослабил старую кладку на крыше. Часы, укрытые стеклянным колпаком, пробили семь тридцать утра. Я застыл и прислушался. Несколько черепиц совершенно точно не могли разбиться с таким грохотом.

С растений, сохших на стропилах, в бумажные мешочки со стуком сыпались семена. Где-то над ними, на крыше, поскрипывал флюгер. Новых звуков падения слышно не было. Как только мое бешено стучащее сердце убедилось в отсутствии стрельбы, я попытался вытащить трость из-под своей собаки.

– Гулливер, – я легонько толкнул ее.

Она перекатилась на спину и застыла, подняв лапы вверх – те согнулись под собственным весом. Пока я одевался, она так и лежала в этой неестественной позе. Я потрепал Гулливер по ушам, она перевернулась и уткнулась носом в мой живот, пытаясь загнать меня обратно в постель. Собака была огромной, раскормленной и весила никак не меньше меня, так что ей это почти удалось, но даже с тростью я все же смог извернуться, чтобы не пойти на поводу у сонного сенбернара.

– Нет, прости. Пора на прогулку, – сказал я. – Давай проверим, цела ли оранжерея.

Гулливер фыркнула, но лениво выбежала из комнаты, когда я открыл для нее дверь. Мне пришлось нагнуть голову, так как стропила находились слишком низко. Гулливер была еще довольно молода, но шесть крутых ступеней она преодолела с грацией пожилой леди. Проход был таким узким, что боками собака касалась стен. Стенные панели были отполированы в некоторых местах – результат года утренних и вечерних прогулок. Без сомнения, за этой стеной следили больше, чем за какой-либо другой стеной в доме. Я начал спускаться вслед за собакой. Нога болела, но перед тем, как остановиться, я преодолел четыре ступеньки. Это было гораздо лучше того, как я передвигался полгода назад.

Окна коридора смотрели в сад. Они были сделаны из осколков старого витражного стекла, на которых угадывались обрывки латинских изречений и одеяния святых. Стекла звенели на ветру, сквозь щели проникали холод и сырость. Год назад, когда я вернулся домой после долгого отсутствия, меня еще долго приводили в ужас слизни и мох на внутренней стороне окон. Но со временем от безнадежности я перестал все это замечать.

Лестница тянулась дальше в темноту – десять ступеней, все разной высоты. Спускаясь, я придерживался рукой за стену, чтобы не упасть. Дверь внизу намертво заклинило в полуоткрытом состоянии. Гулливер с трудом протиснулась сквозь щель, а я прошел боком. Новый коридор был таким же грязным, что и предыдущий, но неожиданно выводил к главной лестнице. Вдоль нее по левую руку висели портреты покойных членов семьи Тремейнов и Лемонов, а над ними – портреты незнакомых мне людей в военной форме и элегантно помятых шелках. Внизу, рядом с дверью в кабинет Чарльза, были портреты тех немногих родственников, которых я знал лично: тетки, научившей меня стрелять, и нескольких братьев нашей матери. Последним висел потрет нашего деда, удивительно похожего на меня: он был тоже светловолосый и выглядел старше своего возраста. Там, где должен был находиться портрет отца, висел натюрморт с фруктами.

Пол был усыпан сосновой хвоей и щепками. Я поднял голову. В моей части дома было три этажа, а здесь прямо от лестницы шли галереи, в высоту простираясь до самой крыши. Окон не было, отчего тут всегда было мрачно. Своды балок отбрасывали глубокие тени.

Но теперь в крыше зияла огромная дыра, через которую свисала надломившаяся ветвь старой сосны. Та боролась с силой притяжения уже много месяцев.

Не утруждая себя ступенями, я съехал по перилам лестницы, а Гулливер вприпрыжку спустилась вслед за мной. Сквозь дыру в потолке шел дождь из сосновых иголок. Прежде чем под ним пройти, я на секунду замер, наблюдая за деревом и прислушиваясь, но стояла полная тишина.

Гулливер толкнула дверь мордой и вышла во двор. Она знала дорогу и потрусила вокруг дома – к окнам в кабинет Чарльза. Добежав, она завиляла хвостом – тот заходил по земле туда-сюда, окатывая меня дождевой водой из луж, которыми была покрыта тропинка и газон. В лужах отражалось серо-лавандовое небо.

Снаружи дерево выглядело нормально, если не считать сломанной ветви, пробившей дыру в крыше. На самом деле я не знал, как оно называется – некая разновидность секвойи, но белая, как береза, и разросшаяся до чудовищных размеров. При этом иголки оставались короткими, а значит, сосна должна была вырасти еще раз в десять. Белую кору покрывали странные наросты и короткие, недоразвитые ветки без иголок. В кроне дерева вороны свили множество гнезд. И хотя обычно по утрам стоял шум и гвалт, сегодня все птицы, должно быть, разлетелись по своим вороньим делам.

Я постучал в окно Чарльза. Его силуэт с трудом поднялся и покачнулся на костылях. Когда Чарльз подошел к окну и оказался рядом с моим отражением в сиреневом утреннем свете, я отметил, что выглядели мы почти одинаково.

– Я вызову садовников, чтобы они поднялись и срубили эту ветку, пока она не упала, – сказал я через стекло и отклонился назад, пока Чарльз открывал окно. Раму заклинило, и ему пришлось приложить силу. – Что нам делать с крышей?

– Мы не будем ничего делать с крышей, – ответил он. – И мне бы не хотелось видеть садовников в доме.

– А мне бы не хотелось видеть дерево в доме, – парировал я. – Так что оставайся у себя и не смотри.

Я услышал скрежет пилы и обернулся. Стоявшие у дерева садовники начали распиливать ствол. Я не увидел их, когда выходил из дома: для этого мне надо было подойти к белой сосне с другой стороны. Они уже успели обвязать дерево веревками, чтобы направить падение в нужную сторону.

– Что они делают? – медленно спросил я.

– Срубают дерево. Ты прав, оно опасно. И так мы получим бесплатные дрова.

Я не стал говорить, что с учетом усилий, потребовавшихся, чтобы привезти это дерево сюда, идея пустить его на дрова была сродни использованию фунтовых банкнот для растопки печи, и даже дороже. Оно было из Перу, и наш дедушка специально для него построил одну из теплиц. Но я знал, что на это ответил бы Чарльз. Он сказал бы, что это не фунтовые банкноты, и пусть было потрачено много денег на перевозку и выращивание дерева, но здесь теперь оно не стоило ничего. Пустить его на дрова было сродни сжиганию рупий, если ты никогда больше не собирался вернуться в Индию и не знал никого, кто хотел бы туда отправиться.