На улице Ассас он дождался автобуса и сел напротив довольно симпатичной девушки. Он бы на это не осмелился, если бы оставались другие свободные места. Естественно, девушка нисколько его не интересовала. Он смотрел в окно; ему казалось, что другие пассажиры говорят про себя: этот длинноволосый положил глаз на девушку, сидящую напротив; но все было не так, вовсе он не положил на нее глаз. Тюкден взглянул на девушку. Она выдержала его взгляд. Он весь побагровел. Это было невыносимо. Да еще пассажиры пялились. Она вышла на остановке Монпарнас; на ее месте возникло какое-то человеческое существо. Тюкден почувствовал облегчение. Если бы ему не надо было возвращаться к родителям, он вполне мог бы выйти, догнать ее, заговорить с ней. Пожалуй, он ей все-таки понравился. Может, он встретит ее в другой раз в этом же автобусе примерно в этот же час. Ну что он за идиот.

Тюкден вышел на улице Алезиа, поднялся по улице Вуйе и вернулся домой. Консьержка вручила ему книжный каталог — такая теперь приходила к нему почта. Родители ждали его в столовой.

— Ну? — спросил отец.

И правда. Винсен совсем забыл. Он же провалился.

Я прекрасно видел по расположению планет, что он не победит. Поскольку тема была на устах у многих, я тоже ею заинтересовался. По моим подсчетам выходило четко: его должны были побить. Но говорить об этом не стоило, слишком все были возбуждены. Утверждали, что он вздует американца и Францию ждет славная победа. Это говорили все — старые и молодые, толстые и тощие, гражданские и военные. Даже такие серьезные господа, как месье Бреннюир и его друзья, взахлеб обсуждали этот вопрос, пребывая в абсолютной уверенности, что Карпентьер задаст Демпси[39]жару благодаря своему хуку левой и работе ног. Я не мешал их разговорам, но прекрасно видел, что его ждет поражение, причем поражение от кено-каута[40]. Они бы никогда в это не поверили, поскольку Карпентьер был французом. Так что я предпочитал молчать, потому что иначе выглядел бы пораженцем. И это еще что: Эрнест чуть не заехал Жюлю по физиономии, когда тот пошутил над убойным ударом Карпентьера. В общем, все верили в победу. В небе болтался воздушный шар, событие готовились освещать по T.S.F.[41]Предстоял в некотором смысле триумф современных изобретений. Не забудем также о бенгальских огнях, которые предполагалось зажечь и которые не являются современным изобретением, о чем просветил нас на днях месье Толю.

И вот его побили. Американец его кеноутировал. Я видел девушек, которые из-за этого плакали. В тот день люди ходили грустные. И правда, все словно перенеслись в дни боев при Шарлеруа[42], но на этот раз в перспективе не маячило Марнское сражение[43]. Да, люди ходили грустные — старые и молодые, толстые и тощие, гражданские и военные. Зато меня это не трогало. Я знал обо всем заранее, видел по расположению планет. Так что я не грустил, как остальные. Да и месье Браббан был вполне доволен. Он говорил, мол, обидно, что так случилось, Жорж вполне заслуживал стать чемпионом мира, но в глубине души он был вполне доволен. И вот по какой причине. Накануне он спросил меня на ухо: «Кто победит?» И я ответил: «Вы не рассердитесь, если я вам скажу?» Он настаивал: «Скажите, кто победит. Речь идет о пари». И я сказал: «Победит американец». Он взглянул мне в глаза. «Вы уверены в своих планетах?» Прямо так и спросил. «Уверен». Прямо так я ему и ответил. За это он дал мне десять франков чаевых, а сегодня дал еще двадцать. Поэтому-то я и думаю, что в глубине души он вполне доволен, хоть и рассказывает всем, кто хочет это услышать, что случившееся очень печально для нашей страны. И все-таки находятся те, кто не разделяет этого мнения и говорит, что не бокс определяет величие нации, а ее знаменитые ученые, как Пастер или мадам Кюри, или даже Эйнштейн, который теперь есть у немцев и о котором сейчас без конца говорят. В его расчетах столько алгебры, что едва ли найдутся три человека, способные в них разобраться. Мои расчеты тоже достаточно трудны, и разобраться в них способен только я один, однако я не пытаюсь прослыть национальной гордостью. Все, чего я хочу, это отобрать у «Пари Мютюэль»[44]деньги, которые проиграл мой бедный отец. Еще несколько лет, и все будет готово. Тогда я отправлюсь на ипподром и буду действовать со знанием дела, а не вслепую, как некоторые мои знакомые, которые ставят монетку там, монетку сям и в результате к концу года немало теряют. Так что, если кто думает, что официант кафе на старости лет имеет неплохой доход, то напрасно, это глубокое заблуждение, просто никто не учитывает, что такое для официанта игра на скачках. Я же спокойно жду своего часа, а когда возвращается летняя жара, говорю себе, что еще одно или два лета, и я окончательно созрею, как теперь принято выражаться. В общем-то, я без грусти смотрю, как разъезжаются студенты года минувшего, и жду студентов следующего года. Мне все равно есть кого обслуживать, поскольку становится жарко, и это заставляет людей потреблять больше напитков, но все это случайные посетители, иностранные студенты, которые неизвестно чем занимаются во Франции, или же парижане, которые не уезжают на каникулы или уезжают ненадолго и бывают в квартале по какой-нибудь надобности. Месье Браббан как раз из таких; как и месье Толю, и месье Бреннюир, и еще кое-кто. Однако месье Браббан не появляется каждый-каждый день. Бывает, что он отсутствует. Иногда он уезжает более чем на неделю. У него дела за границей — по крайней мере так он утверждает. Пока месье Браббан в отъезде, остальные только скучают и скучают. На самом деле не понятно почему, и все же ясно видно, что они скучают, когда его нет. Если бы они играли в манилью, еще можно было бы сказать, что им не хватает четвертого[45]игрока. Но они никогда не играют в карты. Просто своими рассказами он их очаровывает или что-то в этом роде; словно действует на них своими флюидами.

Что касается дел, которые он ведет, то здесь не все ясно. Можно было бы предположить, что он перепродает предприятия; это хорошее занятие, особенно по нынешним временам; можно неплохо заработать на жизнь, разъезжая вместе со спекулянтами, этими подонками, обогащавшимися в то время, когда остальные шли подставлять шею. Мне прекрасно известно, как это было. Я оставался в Париже всю войну, даже в период «Берты». Видел я их в Париже во время войны — спекулянтов, уклонистов, отпускников, авиаторов, американцев, белобилетников, стариков, вдов, медсестер, шлюх. Уж я-то помню, что это были за типажи. Да, в военное время типажи узнаёшь быстро! В мирное время тоже, но тут я могу говорить только за себя. Если вернуться к месье Браббану, то выглядит он пристойно, говорит еще лучше, особенно о своих путешествиях. Сколько довелось странствовать месье Браббану! Тогда как другие не всегда бывали даже на берегу моря; вот месье Толю, например, прежде чем выйти на пенсию, был преподавателем географии, но вообще не покидал Францию. Трудно поверить, что можно преподавать, ни разу не видев того, о чем говоришь. С философией то же самое. Помню, как однажды месье Браббан рассказал мне, что в школе детей учат философии. Как будто это возможно! Философом становишься с возрастом. Вот я знаю философов, им всем больше семидесяти, и есть среди них такие, кто и писать-то едва умеет. Если вернуться к месье Браббану, то я сомневаюсь, чтобы он был философом. Слишком много лишнего мельтешит у него в голове, как мне кажется, и он увлекается вещами, не соответствующими его возрасту, что отлично видно, когда он вожделенно рассматривает ножки одной из тех особ, что приходят сюда в силу своей профессии. Да и месье Толю тоже не философ, но по другой причине. Он такой безобидный, такой спокойный с виду, и нате вам — в нем с опозданием взыграла профессиональная совесть: он мечтает попутешествовать. Уж не знаю, месье Браббан вбил ему в голову эту идею или она зародилась сама по себе, но он мечтает попутешествовать. Когда он слышит разговоры о кораблях, спальных вагонах или автофургонах, он вздыхает. Да-да, хоть он и старик, он все равно вздыхает. Стоит месье Браббану вспомнить очередную страну, где он, якобы, побывал, как месье Толю уже готов мчаться туда и не только туда. Не так давно он пил здесь перно один. Месье Браббан был в отъезде, а месье Бреннюир сказал, что не придет. Так что месье Толю был один; он попросил у меня расписание поездов, которое я ему принес, а затем более получаса изучал его, пока, в конце концов, оно не потребовалось другому клиенту и мне не пришлось взять книжечку из рук старика. Я спросил его, не собрался ли он в путешествие; он как-то странно на меня посмотрел и ответил, что, возможно, отправится за границу. Но пока не уехал. И, судя по всему, не собирается уезжать. В конце концов, обязательно ли путешествовать, чтобы потом преподавать географию детям? Я подозреваю, что он придумал себе эту блажь, чтобы не поддаться какой-нибудь другой.