невыносима. Ее способен причинить только тот, кто небезразличен. Тот, кто целиком владеет твоим вниманием. Тот, кто является твоим отражением.

Не зря говорят: самые страшные враги — это несостоявшиеся друзья...

Я тоже могла бы его обматерить. Изрезать лезвием черную водолазку и наглухо застегнутый пиджак. Плюнуть в надменную безразличную физиономию. Но вместо этого... разворачиваюсь и просто ухожу.

Заползаю на подоконник и пялюсь на изумрудные ели и трепещущие на ветру флаги.

Красавчик знает, что я слышала его реплику: он прибил меня намеренно. Отомстил за вчерашнее. Один — один.

И разве нет правды в его словах? Пигалица, уродина, малолетка, пустое место... — все это действительно про меня.

Проблема в том, что я увидела, какой он на самом деле. Увидела сквозь филигранно исполненную роль надменного мудака.

Но сейчас даже я сомневаюсь, какая из его двух личин истинная.

Глотаю колючую сладкую жидкость и привожу дыхание в норму. Какой толк в моих загонах, если на выходе все равно будет полный ноль — с ним мне ничегошеньки не светит.

Музыка стихает, флэт оглушают овации и радостный вой. Ярик пускается в философствования, плавно подводя публику к очередному разрывающему в клочья шедевру — тихонько наблюдаю за ним в отражении стекла, но на подоконник опускается чья-то тень, и нотки едва знакомого холодного парфюма тревожат обоняние.

Рядом со мной садится Юра — в руке ополовиненная бутылка вина, в позе — высокомерие и равнодушие. От радости и ужаса темнеет в глазах — бродячему котенку всего-то и нужно, чтобы его поманили и дали надежду. Спотыкаясь и падая, он бежит на зов, и не ведает, ждет его корм, или пинок в живот.

«...Цар-рапучий такой котенок...»

Юра запрокидывает голову и вливает в рот бордовое пойло. Я снова вижу его острые скулы, подбираюсь и забываю дышать. Наваливаются слабость и смирение. Ненавижу себя такой.

Кажется, ему плевать на мое присутствие — занял свободное место, чтобы побухать в одиночестве.

Но в следующее мгновение он поворачивается ко мне и выдает:

— Камон, ну извини. Как тебя там? Кира?.. Не знаю, чем ты их всех зацепила, но со мной это не прокатит. Так что оставь попытки прямо сейчас, сопля...

Блаженное ожидание сменяется досадой. До хруста стискиваю пластиковое горлышко, и химический привкус вишни кажется самым мерзким из всего, что я доселе пробовала. По щекам вниз устремляются слезы, но я быстро стираю их рукавом.

Это полный провал...

"...Интересно, кто ему растрепал про мою симпатию? Ну конечно же эта сумасшедшая, мнящая себя знатоком человеческих душ. Или Элина. Или ее дерганый парень..."

Вся их странная, невозможная дружба теперь представляется суррогатом — я видела немало фильмов, где безродную дурочку втягивали в компанию на спор и ради забавы, а потом жестоко кидали.

— Не обольщайся, я тут не из-за тебя! — В порыве жгучей ненависти выплевываю я и вскакиваю с подоконника. — Мир крутится не только вокруг твоей самодовольной рожи, старый хрен!

Безмятежные расфокусированные глаза красавчика недобро чернеют, а щеки вспыхивают.

Выругавшись, он со звоном отставляет бутылку, подрывается ко мне и, предугадав возможный маневр, мгновенно хватает за руку.

На сей раз он сжимает несильно, но от прикосновения теплой кожи к коже сердце сводит чертова судорога. Закоротивший мозг на миг отключается, пол уезжает из-под ног... Кажется, я умру прямо сейчас.

Однако даже от самой смерти можно отбиться, если яростно сопротивляться.

— Отцепись, придурок! — В отчаянии лягаю его чуть пониже колена, выплескиваю на пиджак вишневую колу и выворачиваюсь. Идеально черные джинсы украшает грязный след, с бархатного лацкана бодро стекает коричневый ручеек.

Он отшатывается, нервно поправляет каре, сокрушенно оглядывает полученные повреждения, но не решается стряхнуть пыль или воспользоваться салфеткой — лишь злобно прищуривается и шипит:

— Вали отсюда. Детишкам давно пора спать. Ребятам не нужны проблемы с ментами.

Бьет по больному — жестоко и без промаха...

Мне просто необходимо достать его. Уколоть, раздосадовать, урыть.

— Ну да, ребята... Элина и Ярик. Небожители... — изрыгает мой поганый, вышедший из-под контроля рот и растягивается в глумливой ухмылке. — А ты, судя по всему, что-то типа их прислуги, да?

Юра дергается, словно от пощечины и бледнеет настолько, что становится похожим на мертвеца. В его глазах больше нет раздражения. Только пустота — ледяная и глубокая как пропасть.

А я внезапно понимаю, что нечаянно пересекла грань, которую ни при каких условиях нельзя было пересекать.

* * *

8

«...Слово не воробей, вылетит — не...» — некстати вспоминается дурацкая поговорка — самое умное из того, что способна выдать моя голова.

Юра больше на меня не смотрит — брезгливо смахивает с лацкана капли, беспомощно вскидывает руки, чертыхается, и острое сожаление встает поперек горла.

Судорожно подыскиваю извинения — уместные и искренние — но мозг заклинило намертво: это не прыщавый сосед, которого можно вывести на позитив примиряющей улыбочкой, и даже не единственный ботан в шараге, провожавший меня долгими взглядами через стекла очков.

«...Твою ж мать...» — всхлипываю и пячусь назад.

Если у нас был хоть один шанс на дружбу, я только что похерила его посредством длинного языка.

Секунду мне даже кажется, что нужные слова нашлись, и я готова их произнести, но невесть откуда взявшаяся Света вырастает между Юрой и мной, загораживает обзор и крепко вцепляется в локоть:

— Р-ребятки, вы чего?..

— Убери ее отсюда... Хватит с меня сирых и убогих! — умоляет Юра и, тряхнув головой, отваливает. В своей манере — легкой модельной походкой в замедленной перемотке.

Барабаны грохочут в желудке, опустевшая бутылка выскальзывает из одеревеневших пальцев, падает на пол и катится под ноги веселящихся гостей. Накрывает истерика — тихая, парализующая, удушающая.

Я сделала ровно пять глотков, но заплатила за колу двести гребаных рублей... И очень жалею об этом. Потому что нищая. И действительно убогая...

Надо было ехать на вокзал. Или рискнуть — проверить на прочность хлипкий шпингалет и заночевать дома: черт с ним, с Кубиком, пусть вламывается. Все равно в будущем мне светит примерно такой же экземпляр...

— Говорила же: он будет против! Отпусти, я домой поеду! — отбиваюсь от назойливой заботы Светы, но с этой сумасшедшей не так-то просто справиться. С силищей и напором танка она тащит меня за сцену и, повернув в невидимом замке ключ, вталкивает в свой королевский будуар.

— Успокойся. Отпущу утром. Поездочка в ночном такси однажды очень