class="p1">— Везёт тебе, значит, — куксится Дидье, — у тебя много персонажей, а у меня один Пансье на три романа. Правда, два недописаны. И зачем только я забрёл на эту Ёрпу-дей?!

— Ладно, не скули. А эти перцы на станции чьих будут?

Дидье не успевает ответиь. К нам «стучится» некий Оттавио Скриверо. Подключаю его к конференции. Маленький лохматый итальянец заламывает руки и глазами мечет молнии сквозь круглые очки. Из беглой итальянской речи понимаю, что русские и англичане совсем затюкали его тихоню доктора Вальдрини. Он теперь даже не отзывается, опасаясь насмешек. И, мол, нам так и надо, что наши парни упали в заросли бакутника, до которого самому Оттавио нет никакого дела. В разговор вклиниваются ещё двое — английский художник комиксов Руперт Хог и японский популяризатор биологии Ходиши Ногами. Хог негодует по поводу сбоя режима дня у своего выкормыша Найта, а японец плетёт несуразицу о видах живых существ в системе Ёрпы.

— Ты что, — спрашиваю его, — летяг выдумал?

Ногами кланяется и тараторит:

— Я их называю рисицами — кицунэ. Нет, я придумар шрюз, через который кицунэ проникает внутрь пранеты.

Писательская братия галдит и не замечает, как в конференцию вклинивается некто без видео.

Наш невидимый собеседник говорит на неизвестном языке, но мы его прекрасно понимаем. Он представляется нирикийским «служителем мысленных развлечений» и просит нас поскорее устранить аварию или покинуть Ахадхари, уступая место более умелым и ловким — да, так и сказал: «ловким»! — сочинителям. Иначе нирикийцы так и не узнают, что делать с бакутом в ближайшую серию жизни. Все затихли. Я понял, что препираться смысла нет, и говорю:

— Но у нас внизу люди, — пытаюсь звучать как можно авторитетнее. — Мы своих не бросаем.

Нирикиец то ли не понял, то ли отключился.

— Ладно, — говорю, — Дидье, пошли вниз. И Ходиши возьмём. Давай, Ногами, вперёд!

Внизу темень даже не «глаз коли» — глаза просто не найдёшь. Ходиши придумывает фонарик.

— Молодец! — скептически хвалю его и вешаю над нами самоходную люстру.

Парней находим быстро. Они сидят вплотную к чёрному стволу бакутника. Филипп врямя от времени отсоединяет трубку от своего дыхательного аппарата и присоединяет её к аппарату Пансье.

— Давай домой! — дёргаю Филиппа за рукав.

— Я его не оставлю, — кивает он на Пансье.

— Его тоже заберут, не волнуйся, — тычу пальцом в Дидье.

Из-за деревьев выныривает Ногами:

— Сюда! Сюда! Нашёр!

В нескольких метрах за изогнутым стволом бакутника в струе газа трепыхается то ли мешок, то ли гофрированная труба — только гофра у неё не поперёк, а вдоль.

— Кескёсеса? — тревожно вскрикивает Дидье.

— Тихо! — Ходиши прикладывает палец к губам. — Кицунэ!

Мешок раздувается, удлинняется, стенки натягиваются, гофра разглаживается. На верхнем конце, такое впечатление, расходится резинка и выпускает летягу. Крылья её сложены и вытянуты вдоль тела. Сверху они закрывают голову. Зверь ракетой устремляется ввысь.

— Ух ты, чего эт тут? — Филипп возникает из ниоткуда. Из-за его спины выглядывает Пансье, его глаза под вздёрнутыми бровями огромны.

— Так! Так! — хочу их остановить.

Но они уже лезут по гофре мешка. Филипп со всей мощью своих плечевых шариков раздвигает «резинку» на горловине. Пансье переваливается через край и исчезает внутри. Филипп прыгает за ним. Дидье переходит на непереводимый французский.

— Слышь, нирикиец, — грубо, но без особой надежды, вызываю «абонента без видео», — что там у вас внутри?

Молчание секунду-другую, и сдавленный, полный растерянности, голос отвечает:

— Этого никто не знает…

Мы ещё немного подождали. Но никто так и не объявился. Делать нечего, попрощались и отключились.

Сижу вот уже полчаса и думаю, надо дать справку: я не курю, не пью, веществами не балуюсь, и сны мне не снятся. И как бы то ни было, теперь у меня есть настоящий герой. И его история только начинается, потому что когда творение выходит из повиновения, творца ждёт интрига.

Долусово

Если Данила и задремал ночью, то минут на десять, не больше. Он ворочался, вздыхал, вставал то и дело — включал свет и перебирал вещи в красном пластиковом чемоданчике с исцарапанной крышкой и сбитыми колёсиками.

Утром Данила на цыпочках подошёл к двери маминой спальни, прислушался и прошмыгнул в ванную. Он дольше обычного чистил зубы и разглядывал себя в зеркале, репетируя улыбки на разные случаи. Провёл рукой по скуле — борода и правда добавила солидности. Данила расчесал жидкую растительность на щеках, крадучись вернулся в комнату и оделся.

Обтянутый розовой рубашкой живот свесился над пряжкой. Сколько Данила ни подтягивал джинсы, они упрямо съезжали на прежнее место. Зеркальная дверь шкафа-купе тяжело откатилась, обнажая идеально разложенные внутренности. «Опять мама постаралась», — Данила грустно помусолил помочи с надписью: «Нижний Новгород» и достал широкий ремень с изображением ощеренной львиной пасти на тяжёлой овальной бляхе. «Вот! Теперь хоть куда!» — Данила подмигнул своему отражению и поднял руки, как делают культуристы, демонстрируя бицепсы. Розовая ткань натянулась, обтягивая рыхлую грудь, и порвалась под мышкой. Данила чертыхнулся и поменял рубашку на белое поло в широкую синюю полоску поперёк. На столе, перед тремя мониторами, рядом с коробкой из-под пиццы завибрировал телефон. На экране высветилось: «Катя TenderLove».

За два года на сайте знакомств Данила изучил все женские уловки и причуды. Даже случайно он не мог попасть в самый низ иерархии предпочтений женщины с Катиной фотографии. Ясно, что Катя использовала аватарку — скачала фотку модели и отправила на сайт. Смешные они — дурнушки. Лишь бы внимание привлечь и встретиться, а там уж… «Да пусть хоть кто…» — Данила бежал по лестнице, и под ложечкой сосало близкое разоблачение тайны. Та богиня на фото и не написала бы ему первой, и не приехала бы за ним, даже если бы жила рядом. А Катя и на дачу приглашает, и: «Заеду, — говорит, — сама». Как бы ещё за такси платить не пришлось. «Что ж там за чудище?» — мелькало в ошалевшем от тестостерона мозгу Данилы. «Стоп! — он резко остановился. — Презервативы забыл!» Но возвращаться не стал — может, и вовсе не пригодятся.

Данила ткнул кнопку замка и навалился на пищащую дверь парадного. Июньское утро кипело жизнью. На асфальте резвились тени берёз и тополей. Солнце подмигивало сквозь молодую листву. Данила застыл не дыша и, защищаясь, выставил вперёд чемодан. Напротив подъезда сверкала красным глянцем и зеркально-чистым хромом «Хонда-Аккорд». Из-за приспущенного затенённого окна на Данилу выжидательно-лукаво смотрела красотка с Катиной аватарки. Огромные красно-голубые цветы на жёлтом платье, густые каштановые волосы, собранные в хвост синей тесьмой, и веснушки на носу… Их Данила не видел, но по