и проспать ещё время после.

***

Кот впопыхах прибежал на внезапный звон,

Решив показать, что он ни к чему не причастен.

Вот только разбился совсем не цветочный вазон,

Это я разлетелся на самые мелкие части.

Кот всё ходил кругами, пытаясь в одно

Меня по осколкам собрать, словно лист оригами.

Но как соберёшь горшок, когда только дно

Осталось, которое топчут вовсю ногами.

Кот при́был первый и яростно сторожил

Улики моих падений на самый низ.

Разбить может каждый, но вот бы хоть кто-то сложил

Осколки мои в единый когда-то сервиз.

***

Убаюкай божественной нежностью сновидения,

Укутай в сладостном морфии песней без слов.

Покажи те места блаженные, уже где́ ни я,

Ни ты никогда не увидим кошмаров из снов.

Успокой материнским теплом эту оторопь тельную,

Сгреби, как охапку листьев, в объятье своё.

Спой среди ночи ласково колыбельную

Так, как умеешь, и так, как лишь мама поёт.

Сторожем стань моих дрём, эту тьму свечением

Рассей ночника, что у каждой матери свой.

Утешь и уйми бессонницу, сбавь мучения.

Посиди у постели немного и просто спой.

Развей все тревоги и самые глупые вымыслы,

Сердце окутай любовью далёких планет.

Пускай из своих колыбелей мы быстро выросли,

Но из маминых колыбельных как будто нет.

***

Среди величественных колонн

Я скорее трещина, чем Аполлон.

Я скорее выемка серых стен,

Бетонный камень на старом мосте.

Среди ваяний архитектур

Я скорее смесь неприглядных структур.

В мраморном облике мироздания

Потёртая дверь у нелепого здания.

Среди совершенства от кутюрье

Я просто вещица в забытом старье.

Дыра не по шву, сдвиг не по фазе,

Иссохшая роза в фарфоровой вазе.

Клякса в эскизе, мазок на холсте,

Намёк на уродство в мирской красоте.

Среди безупречности экспозиций –

Портрет, от которого глаз прослезится.

Среди идеала руки виртуоза

Я плод в результате процесса невроза.

Но всё же и я — изъян ювелира –

Частица прекрасного целого мира.

***

Куда только жизнь нас нечаянно не заносила.

Из каких только форточек холодом ни сквозило.

Как тесто руками до пышности сколько месила, –

Но ты так любила мучное, что тоже вкусила.

Вгоняла по самый фундамент, как плотник стропила,

Как сосны лихим топором всех в округе срубила.

Сколько раз эта жизнь по больному сильнее била,

Но бьёт — значит любит. И ты её, значит, любила.

Куда только время штормами нас не сдувало,

Сжимало круги, придавая им форму овала.

Топило, вгоняло в ил, да всяко бывало,

Но ты всякий раз гребла, потому всплывала.

Порой превышала норму привычных давлений

И так нависала, что подкашивала колени.

Сбивала с пути, но ты не боялась лени

И шла всё вперёд в поисках направлений.

Сколько раз эта жизнь нас обыгрывала тузами,

Подставляла, хитрила, кричала в ответ — «Вы сами!».

Но за годы несчастий, она нам платила часами

Великого счастья. Я видел своими глазами.

***

В шатре не осталось места артистам без грима,

Все лица с оттенком припудренным или вранья.

Лишь немногому как воробью среди воронья

От всех этих масок до тошности невыносимо.

В цирке абсурда нет мест, здесь всегда аншлаг,

Собрание тайных любителей карнавала.

Побольше. Теней, помады, румян, — всё мало,

От приличий остался поклон и помятый пиджак.

В театре сплошной комедии трижды в сутки

Всё один же и тот спектакль в бледном свете мук,

Где каждый участник похож на тугую тесьму,

Натягивающую улыбки от каждой шутки.

И наплыв здесь жуткий любителей жалких этюдов,

В секторе А вообще на таких азарт.

Их души горят костром, как горят глаза.

Человечный здесь всё поймёт и сбежит отсюда.

В шатре не осталось тех, кто себе в гримёрке

Не накладывал толстым слоем на щёки грим.

Зачем быть собой, если можно казаться другим.

Не раскроют ни те, кто в партере, ни кто на галёрке.

Без грима теперь ни пьеса, ни буффонада

Не так впечатляют зрителей, любящих блеф.

Без маски на стол вместо пики не кинешь треф.

Без грима не скроешь ложь, когда оно надо.

В шатре теперь лица скрывает пестрящий фетр,

Не осталось без грима ни гостя, ни даже актёра.

Купаясь в овациях лжи, взбудоражен шатёр, а

Поэтому я предпочитаю слушать оркестр.

***

По краткой строчке. В одной сорочке.

Чтоб не дойти до ручки, пишу до точки.

Пишу невнятно, скорей царапаю,

Под очень слабою, неяркой лампою.

До пальцев жжения. По предложению.

Глаголы выбираю по их спряжению.

Все фразы в словаре нелепо выпрошу.

Тебе не отошлю, а снова выброшу.

***

Не прячь свои слёзы, высоким воротником

не по погоде свитера их нервно скрывая.

Бережно соль и горечь своим платком

я вытру. Я тоже плакал под бег трамвая,

под взгляды его пассажиров, под тот глухой

по рельсам уставших дорог назойливый стук.

Я тоже плакал от жизни, местами плохой,

и прятался, не в воротник, а в помятый сюртук.

Не прячь свои слёзы, раны не скроешь тканью

не по погоде свитера, ни чем-то таким, вообще

ты не одна такая в трамвае подобной ранью.

Вон видишь, мужчина… слёзы прячет в плаще.

Трамвай подъезжает к конечной, совсем битком

забит одетыми вовсе не по погоде.

Не прячь свои слёзы, я вытру их мокрым платком,

улыбнувшись твоим глазам, и скажу «выходим»…

***

Остынь.

Как пирог остывает в духовке.

Как стынет в полях полынь.

Не срывайся, как я, без страховки,

Такие прыжки сноровки

Требуют. Так что остынь.

Как песок остывает ночью в утробе пустынь.

Как утром без тела хладеет просты́нь.

Как железо и сталь после ковки,

Как запал у стрелявшей винтовки.

Или ночью мосты.

Остынь.

Прошу, не ведись на уловки,

Будь выше, будь более ловким,

Не лети как по ветру листы.

Все советы довольно просты.

Не срывайся.

Остынь.

***

Упивайся своим одиночеством, словно кьянти,

Чтобы каждый прохожий подумал, — вы только гляньте!

Чтобы каждый, взглянув на тебя и сменившись в лице, не

Поверил, что ты в одиночестве столь полноценен.

Одиночество — слабость другим, тебе же — сладость,

Шоколадным фонтаном облить его лишь осталось

И подать на десерт, усмехаясь, что все в буфете

Сидят на пожизненной строгой людской диете.

Пускай про тебя все знаю лишь имя и отчество,

Оставайся собой, даже если в ответ одиночество

Примет тебя и, в сравненьи с бездушной толпою,

Позволит всегда оставаться самим собою.