— Эх, земели вы мои, родные!

В очередной раз возникла досада: если бы капитан Бранд вернул людей, которых сотник направил в штаб с донесениями, тогда был бы совсем другой коленкор. Но нет, не хватило на это у Бранда шурупов... Тьфу!

Сотник грохнул кулаком по кирпичу, вылезающему из угла стены. Вместе с Никифоровым они лежали на колокольне. Кони были привязаны в глухом дворе внизу, к старому каменному отбойнику, специально врытому в землю для того, чтобы кареты своими колесами не вырубали крошку из стен. Отсюда, с верхотуры, было все хорошо видно: не только кони, мирно жующие овес внизу, и не только цепочка несчастных пленных — была видна вся Млава, Казалось, что город находился в ладонях у сотника.

На западной окраине Млавы что-то горело, черный дым косо струился над домами. Полыхали то ли штабные бумаги, для верности облитые химической либо бензиновой дрянью, то ли резиновые противогазовые комбинезоны, завезенные немцами на этот участок фронта, о чем у русских имелись данные разведки, то ли чаны со скипидаром, которые германские медики, пуще косоглазия и поноса боявшиеся всякой заразы, всякий раз пускали в ход, когда подыхала лошадь или для покойников была вырыта слишком мелкая могила. Черный косой дым, тянувшийся над землей, оставлял в душе ощущение беды. Город был пуст — на улицах ни одного жителя.

Сверху было видно, как во дворе аптеки, украшенной зеленым крестом и рогами неведомого зверя — костяные сучья были диковинно изогнуты, торчали вкривь-вкось, — около убитой лошади крутится беспородная собачонка с поджатым хвостом, клацает зубами, трусливо оглядывается, не огреет ля кто ее палкой сзади? Рядом с домом, крытым крашеным железом, тлеет воронка — из круглой ямы вьется свежий парок, похожий на дым, будто на дне воронки разложен костерок, и снежный мусор тает на жарком огне. А может, там догорает чья-то душа...

Стыло в городе Млаве, тоскливо, пусто.

Хотелось есть. Та малая часть продуктов, которую казаки взяли с собою, была израсходована, животы подвело, подступала сосущая голодная боль.

— Ваше благородие, а немчуки не могли угнать из города жителей? — спросил Никифоров, обеспокоенный давящей пустынностью пейзажа. — А? Ни одной живой души в нем...

— Не должны, — неуверенно ответил сотник.

Корнет Коншин со своими драгунами прискакал уже в ночи — хорошо, ночь на этот раз выдалась светлая, невидимый месяц неглубоко спрятался в облаках, время от времени выглядывал в промоины, словно ему было интересно, что происходит этой ночью на земле.

— Ба-ба-ба, сотник, — громко провозгласил корнет Коншин, — а ведь вы действительно с одним казаком взяли этот твердый орешек — город Млаву!

— Не с одним казаком, а с десятью, — сухо поправил его сотник. — В начале операции нас было десять человек.

— Поздравляю! — горячо воскликнул Коншин, огляделся повнимательнее; молодое розовое лицо его передернулось, будто от холода, и он невольно поежился: — Неуютно тут как-то. Нечистой силой попахивает.

В штаб бригады корнет отрядил двух драгунов с донесением, подтверждающим донесение сотника Семенова: «Млава взята!»

В первом часу ночи бригада забайкальцев вступила в город. Впереди казаков на белом, четко выделяющемся в лунном сумраке коне двигался начальник бригады генерал-майор Киселев.

Увидев Семенова, он согнулся в седле, хлопнул перчаткой по погону:

— Молодец, сотник! Всем нос утер, показал, как надо воевать. — Киселев повысил голос: — Капитан Бранд!

Капитан молча вытаял из ночного сумрака.

— Представьте телеграфно сотника Семенова к награждению Георгиевским оружием.

— Сотник уже представлен к ордену Святого Георгия... Не успел получить.

— Вот и получит... И орден и оружие. Все вместе.

К слову замечу, за эту операцию сам начальник бригада генерал-майор Киселев был также награжден орденом Святого Георгия Победоносца — высшей боевой наградой, вручаемой офицерам.

Воевал Семенов лихо, совершенно безоглядно, с выдумкой, храбро, хотя особых безрассудств тоже не совершал. Если бы его биография закончилась только боевыми подвигами на фронте, если в дальнейшем Семенов, как, впрочем, и Колчак[14], не вмешался бы в кровопролитную схватку, именуемую Гражданской войной, он вошел бы в число великих граждан России, почитаемых во все времена, при всех властях.

Но этого не произошло.

На фронте наступило затишье. Окопы были завалены снегом, и он все сыпал и сыпал, накрывал пушистым одеялом землю. Солдаты, чтобы хоть как-то согреться, прямо в окопах жгли костры, не боясь, что немецкие артиллеристы засекут отблеск пламени и накроют костер снарядом. Холод считался большой бедой, гораздо большей, чем вражеские снаряды. Из немецких окопов также валил дым, поднимался в небо десятками тонких столбцов.

Немцам прямо в окопы, на передовую, подвезли железные печки с самоварными клепаными трубами, а также брикеты прессованной угольной крошки. Очень удобное это топливо — угольная крошка: и разгорается быстро, и горит жарко. Казаки добыли несколько таких печушек с брикетами — остались очень довольны.

Стрельба на замершей линии фронта выдавалась редко.

Под Млавой в районе деревень Руда и Зеленая, где разбил свой зимний бивуак эскадрон Семенова, было много зайцев. Косые развелись в количестве немереном и обнаглели вконец — повадились совершать налеты на деревни и обгладывать яблочные стволы до корней. От косых обжор не стало спасу.

За дело взялся молчун Луков. Он оказался ловким охотником — каждый день потчевал забайкальцев печеной зайчатиной.

Вооружен был Луков старой, в простеньких облупившихся ножнах шашкой с вытертой деревянной рукоятью. На вид неказистая, шашка ловко сидела в руке, будто вместе с рукой и была рождена.

Однажды перед Луковым бросили кусок тряпки:

— Руби!

Луков стремительно выхватил шашку из ножен и, прежде чем ткань упала, рубанул по ней лезвием. Тряпка развалилась на две части.

Казаки присвистнули, с завистью поглядели на шашку Лукова:

— Однако!

В следующий раз также решили проверить качество луковской шашки, нашли в ранце убитого немца шелковый, светящийся насквозь, легкий, как воздух, платок. Перед Луковым бросили его — небольшой шелковый лоскут буквально повис в воздухе; он парил, будто бабочка, затем, едва пошевеливая краями, тихо поплыл вниз. Луков неторопливо обнажил шашку, поплевал на лезвие и коротким несильным движением распластал платок.

— Вот это да! — Казаки дружно вздохнули, и во вздохах этих слышалась зависть. — Что за шашка у тебя такая, а? Неужто из дамасской стали сработана? А?