Расс Гудол оказался худым нервным человеком. Если бы он был собакой, подумала Лоррейн, то только борзой. Даже просто находясь с ним в одной комнате, инспектор Фишер нервничала, а это случалось с ней крайне редко. За эти годы – в особенности недавние – она научилась излучать спокойствие и безмятежность, нарушить которые не мог даже Адам. Ни его подъемы в несусветную рань и десятимильные пробежки, ни то, как он подсчитывал точное количество чернослива и взвешивал мюсли на завтрак, ни его навязчивая идея пить ровно восемь бутылок минеральной воды в день, точно так же, как и обычные тридцать минут медитации (он славился тем, что занимался этим даже на месте преступления), не могли пошатнуть ее крепкий, основательный центр тяжести. Рассу Гудолу, несмотря на его тщедушную фигуру и тонкие ярко-рыжие волосы, удалось поколебать ее спокойствие своей неустойчивой аурой.

– Вы ведь отправляли ей открытку с пожеланием удачи, – твердо стояла на своем Лоррейн. Имя Расс не такое и редкое, но достаточно необычное для того, чтобы Салли-Энн знала двух его обладателей.

– Я уже сказал вам, что не знаю никакую Салли-Энн.

– Вы указаны в качестве ближайшего родственника в медицинских документах, относящихся к ее беременности. Медицинский центр «Уиллоу-Парк» подтвердил, что именно вы – тот самый Рассел Гудол, которого она записала в свою карту. Кроме того, вы – пациент отделения хирургии.

– Они не должны были раскрывать подобную информацию. Это нарушение конфиденциальности.

– Только не в том случае, когда им предъявлено соответствующее предписание суда. – Лоррейн старалась дышать так неглубоко, как только может, чтобы не упасть ненароком в обморок. В комнате нестерпимо воняло – это была тошнотворная смесь запаха тела, прогорклого жира с грязной сковороды, стоявшей на единственной конфорке газовой плиты, и сигаретного дыма. Родители Салли-Энн, должно быть, не пришли в восторг, когда она впервые привела домой этого субъекта. Впрочем, странным образом спальня, в которой обитал Расс, расположенная на верхнем этаже большого студенческого общежития (хотя Гудол заверил, что студентом не является), была невероятно аккуратной. Настолько, что ее нельзя было назвать просто «чистой».

– Не возражаете, если я открою окно? – спросила Лоррейн.

Расс пожал плечами и принялся наблюдать за упорной борьбой детектива с оконной рамой. В конечном счете капризная рама уступила решительным усилиям и скользнула вверх. Лоррейн высунулась наружу и сделала глубокий вдох, втянув в легкие свежий воздух.

– Итак, нам всем станет гораздо проще, если вы признаетесь, что знакомы с Салли-Энн. В таком случае вы сможете помочь, рассказав все, что мне нужно знать. – Она стала всматриваться в мусор, разбросанный по плоской крыше под окном. Неужели Гудол швырял туда всякий хлам?

– Зачем? – спросил он и закурил. Гудол сидел на кровати скованно и прямо, сжав свои тощие и с виду хрупкие ноги в коленях. Его шея и плечи тряслись, заставляя голову дрожать и раскачиваться, будто уродливый потный цветок. – Что случилось?

– Мне очень жаль. – Лоррейн отвернулась от окна. А она-то думала, что Гудол все знает. – Салли-Энн мертва.

– И тут он стал плакать. Даже рыдать. Прямо надрывался. – Лоррейн вгрызлась в булочку с сосиской, пока Адам ковырялся в покупном салате с чечевицей и фасолью с таким видом, будто тот был радиоактивным. Обычно муж готовил все сам. – Как ты можешь есть это дерьмо?

– Наверное, то же самое мне стоит спросить у тебя? – не остался в долгу Адам.

Они остановились у скамейки. Утренняя корочка льда растаяла на солнце, наконец-то выглянувшем из-за туч. Было морозно – слишком холодно для того, чтобы поглощать ланч на улице, – но они хотели побыть на свежем воздухе, на какой-нибудь нейтральной территории, чтобы спокойно обсудить дело. С момента начала расследования прошло двадцать четыре часа, а они нисколько не продвинулись в работе. Вместе с группой специалистов каждый из них несколько раз возвращался на место происшествия, расспрашивал соседей, проводил допросы. Лоррейн все еще улавливала вонь омерзительной комнаты Расса Гудола, исходившую от ворсинок ее пальто. Инспектор подумала, что по дороге домой нужно не забыть купить «Фибриз», средство для удаления запаха.

– Да, так вот, немного успокоившись, Гудол согласился нам помочь. Не сомневаюсь, никто не смог бы так искусно притвориться, изображая реакцию на новости, которые я ему сообщила. Я искренне верю, что он ничего не знал о ее смерти.

Адам вскинул брови, и пластмассовая вилка зависла на полпути к его рту.

– Притворюсь, что не слышал твоего предположения, – заметил муж и вернулся к своему салату.

– Его реакция была по-настоящему неподдельной. Гудол сказал, что был отцом ребенка Салли-Энн, и согласился предоставить образец ДНК.

– Но они не жили вместе. – Слова Адама прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос.

– Нет. Соседи говорят, он часто навещал Салли-Энн. – Лоррейн смахнула крошки с брюк. – По всей видимости, родители Салли-Энн были категорически против их отношений и не знали, что Гудол – отец ребенка их дочери. Поверь мне, Адам, если бы одна из наших девочек привела кого-то вроде него домой, ты бы вышвырнул его вон.

– Ты снова слишком много додумываешь. Дождись результатов ДНК-теста прежде, чем мы приклеим на него ярлык отца. Так или иначе, мы еще не знаем, кто же был настоящей целью нападения. Мать или ребенок.

– Или оба, – подхватила Лоррейн, с аппетитом поглощая остатки ланча. – И с чего бы ему не быть отцом? Именно так Салли-Энн указала в своей медицинской карте.

– Она вычеркнула другое имя, а уже потом вписала в анкету имя Гудола.

– Салли-Энн вычеркнула его? – повторила Лоррейн. – И кто же тут строит предположения?

– Как твои предродовые занятия? – интересуется Джеймс.

Меня раздражает то, что он потягивает вино.

– Прекрасно. Тебе стоило пойти со мной, – отвечаю я слишком резко и тут же жалею об этом. – Прости. Да и вообще, не бери в голову. Там были лишь два будущих отца.

Большую часть моей беременности Джеймс провел в плавании, и втягивать его в подготовку к родам на столь поздней стадии явно не имело смысла. Это только лишний раз подчеркнуло бы грустный факт: если роды не начнутся в ближайшие несколько дней, он не сможет присутствовать при появлении на свет нашей дочери. Мы решили – или, скорее, я решила это сама, – что, если буду ходить на приемы к врачу и занятия в одиночку, это облегчит ситуацию во всех смыслах. Но не могу сказать, что не представляю себе эту идиллическую картину: Джеймс гладит меня по голове, пока я лежу на спине на своем коврике, с одной подушкой под поясницей и другой – под коленями, или массирует мне плечи, в то время как я практикуюсь в сложной технике дыхания.

– Я ведь ходил с тобой на первый прием. Что ты еще от меня хочешь? – бросает он с кривой улыбкой, той самой, что вздергивает одну часть его рта, добавляет морщинки вокруг его глаз и заставляет меня хихикать в ответ.