Антон опустил руки, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Только не превращаться в Семёныча, – тихо проговорил он сам себе. – Лучше уж в… Да во что угодно. Только не превращаться в Семёныча.

Прежде чем идти в ангар, Антон заглянул в комнату отдыха.

– Семёныч, я нарушителя остановил.

– Угу, – буркнул старшина, не отвлекаясь от кучи аппаратуры, которую он подключал к телевизору. На экране шла реклама Большой Викторины:

– Через двадцать минут вы станете свидетелем поединка разумов со всех концов Вселенной! Хотите доказать, что вы умнейший человек во Вселенной? Звоните нам! Номер простой: тридцать две единицы! Дозвонитесь и заработайте своим интеллектом десять тысяч!

Антон отвлёкся от рекламы и снова повернулся к старшине.

– Я иду к нарушителю. Кто-то должен сидеть на посту!

– Ага. Я посижу. – По тону Семёныча было абсолютно ясно, что из комнаты отдыха он не выйдет, пока не закончится викторина.

Прокофьев ещё раз скрипнул зубами и отправился к шлюзу, к которому автоматика должна пристыковать корабль-нарушитель.

Антон торопливо надел скафандр. Шлем пока пристёгивать не стал, атмосфера на корабле крагианцев сродни земной, так что тратить кислород не было необходимости. Да и не любил он беседовать в шлеме. Из-за технологической оплошности земных инженеров сферическое забрало шлема искажало лицо не хуже кривого зеркала. Ну разве скорчишь устрашающую мину, бросающую в дрожь нарушителя, когда он видит перед собой нечто похожее на лицо мартышки под воздействием ЛСД?

Нетерпеливо притопывая ногой, Прокофьев ждал, пока в переходном коридоре выровняется давление. За это время Антон успел пригладить волосы, повернуть перекрутившийся рукав, чтобы нашивки были хорошо видны, и размять мимические мышцы.

Прокофьев считал, что гаишник должен выглядеть уверенным, но не наглым; солидным, но не вычурным; проницательным, но без лишней хитрости на лице, которая может быть воспринята неверно.

Во время учёбы Антон даже придумал тренировку, которая должна была помочь ему контролировать эмоции. Он попросил сокомнатника записать несколько сотен различных звуков. Когда рядом никого не было, Прокофьев запускал программу, которая с разными промежутками воспроизводила всякие звуки. Это было рассчитано на то, чтобы научиться контролировать себя в любой ситуации. Зато на момент выпуска Антон был уверен, что даже не моргнёт при звуке взрыва, не улыбнётся, заслышав смех капатянина, похожий на икоту, доносящуюся из бидона. И не удивится, если кто-то крикнет ему прямо в ухо: «А лошадь-то фиолетовая!» Почему сокомнатник записал именно эту фразу, Антон так и не узнал.

Однако тренированной невозмутимости пришёл конец, когда Прокофьев познакомился с Семёнычем. Поступки старшины невозможно было объяснить или предугадать ни с точки зрения теории вероятности, ни даже с точки зрения психиатрии.

Над дверью мигнула зелёная лампочка, и створки поехали в стороны. Двигались они медленно, словно нехотя. В образовавшуюся щель повалил пар. Сквозь белые клубы Антон рассмотрел антураж корабля. Все внутренние стены и перегородки были покрыты таким слоем льда, что за ним не просматривался металл.

Дверь вдруг заскрежетала и замедлила движение. Потом и вовсе остановилась. Похоже, примёрзла.

Антон примерился к открывшемуся проёму; он мог пройти лишь боком, да ещё и подогнув колени. Нет! Не так нужно появляться доблестному сотруднику ГАИ на корабле-нарушителе!

Прокофьев попробовал подтолкнуть створку рукой – безрезультатно. Тогда он саданул пару раз ногой, с двери посыпался иней, и она таки скользнула в сторону.

Пригнувшись, чтобы пройти в полутораметровый проём, Антон шагнул на корабль.

И в этот момент расшатавшийся от удара по двери пласт снега рухнул сержанту прямо за шиворот.

«Свалившиеся» на него ощущения Антон озвучил громко и эмоционально. В минутной тираде был упомянут пол Каштанки, обиходное название древнейшей профессии, все элементы репродуктивной системы человека и самые гнусные по Фрейду фантазии Антона о том, что он сделал бы с существом, спроектировавшим такую конструкцию.

Лишь когда нецензурный лексикон сержанта начал исчерпываться, Антон заметил, что перед ним стоит пилот.

Полутораметрового роста крагианец, покрытый длинной серебристой шерстью, с блестящими чёрными глазами, пилот был похож на ожившую плюшевую игрушку.

– Корабль размораживать нужно, хоть изредка! – гаркнул Прокофьев.

Пилот втянул голову в плечи, но Антон этого не видел. Его намётанный взгляд сразу же отметил, как рука инопланетянина медленно скользнула в карман.

Сержант оказался быстрее. Он выхватил стазис-пистолет и навёл его на пилота.

– Руки! Медленно вытащи руку из кармана!

Пилот втянул голову ещё глубже и медленно вытащил руку. В ней оказался свёрнутый вчетверо лист бумаги.

– Это что?

– Бумага.

– Я вижу, что не дохлая кошка! Что в ней?

– Не знаю. Я никогда не интересовался, из чего делается бумага и что в ней.

– Зачем она тебе?

– Видите ли, – руки пилота пришли в движение и запорхали над листом бумаги, сгибая его, сминая, распрямляя, – я, когда нервничаю… – пальцы комкали и сворачивали лист, придавая ему определённую форму. – В общем, вот.

Пилот протянул Антону сложенную из бумаги фигурку жармаглота.

– Это оригами, – констатировал Антон. Ему всегда нравились бумажные фигурки, и он даже пытался изучать это искусство, но дальше стандартных кораблика и самолётика так и не продвинулся. Здесь же была видна рука мастера.

– Ну да.

Пальцы пилота, словно живущие независимо от остального тела, вынули из кармана следующий лист и приступили к новой фигурке.

Антон взял себя в руки.

– Ладно. Как-то у нас сразу не заладилось. Давайте сначала.

Он выпрямился и козырнул.

– Сержант Прокофьев, – отрекомендовался Антон, пытаясь игнорировать бегущую по позвоночнику холодную струйку тающего снега.

– Перион Вампиокуодизоматикус, – представился крагианец и отвесил грациозный почтительный поклон, сопровождающийся множественными пассами рук и шарканьями ног. Антон дождался, пока глаза пилота упрутся в пол, и быстро хлопнул себя по спине, чтобы назойливая капелька впиталась в одежду.

– Почему нарушаем? – спросил Антон голосом, в котором, по его мнению, должен был прозвенеть металл, но в этот самый момент очередная холодная капля поползла по спине, и прозвучал взвизг ржавой пилы.

– Приношу свои глубочайшие извинения за доставленные неудобства. – Руки пилота снова вернулись к оригами, работа над которым прервалась на момент поклона. – Мне очень жаль, что прервал ваше спокойное несение службы своей поспешностью. Готов понести справедливое наказание и исчезнуть с глаз ваших восвояси, не нарушая больше правил.