воинов, а особенно для одного, который снится постоянно. Для Глеба. Если он сейчас на войне, дай ему сил, дай ловкости и удачи, пускай вернётся домой…

Я говорила скомкано, не привыкла я разговаривать в одиночестве, но чувства изнутри распирали меня, давили грудь и выливались слезами из моих глаз. Всё еще держась за дуб, я тихо плакала, чтоб Вадик не увидел этого, слёзы капали на куртку и на землю у моих ног.

Я давно не ходила в христианскую церковь. Мне было тесно там, я задыхалась от благовоний, на меня давили стены, я не понимала молитв, я видела там людей, которые грешили так, что черти в аду наверняка в шоке были. Меня тянуло к природе, к истокам, но я была будто запечатана, я чувствовала как надо, но сказать и сделать не могла. Вот и сейчас мои неуклюжие слова будто просачивались через плотину, которую веками выстраивали люди в черных одеждах с выражением вечной скорби на лице.

Я припала лбом к могучему дереву, достала из рюкзака испеченный мною пирог и положила на крепкую ветку, которая спускалась практически до земли. Не знаю правильно ли я делала, но придумала я только это.

Глава 14

Ночи декабря были морозными, но у холода не было шансов пробиться сквозь пламя битвы. По нам долбили снаряды всех калибров, давая небольшую передышку лишь перед рассветом. Именно это время и было у меня, чтоб немного отдохнуть и, сомкнув глаза, снова вспомнить тёплый запах пчелиного воска и солёную свежесть моря — так я запомнил Свету. В шаге от смерти атеистов нет, как и бесчувственных чурбанов, коим я хотел остаться. Война обнажает суть человека, все его потаённые черты и особенности выходят на поверхность. Иногда невнятные тихони показывают себя героями, а всеобщие любимцы — тварями. Среди нашей дружной разношерстной компании, слава богам, были отчаянные парни, которые пришли за победой, а не за деньгами и прочими плюшками, хотя повод у каждого был свой. У кого-то друг погиб, у кого-то принципы, кто-то искал себя, кто-то искупал грехи…

— Крот, иди покимарь, пока затихли, — прохрипел простуженным голосом Кот.

Такой позывной мне дали коллективом из-за того, что я всех заставлял сразу же копать, как только мы занимали очередной рубеж. «Мы должны так зарыться, чтоб никакая ракета или техника не могли отсюда нас выковырять. Понятно? Всем копать!» — так я скомандовал в первый раз и все последующие. Лопаты пришлось добывать среди населения… благо местность была сельская. Ну а когда на подмогу прибыли механизаторы из ближайшего села с экскаватором и трактором, груженым стволами деревьев, то мы поняли, что наше дело правое. К нашим позициям потянулись народные тропы с окрестных населенных пунктов, чаще всего замелькали молодые девушки — на моих бойцов открылась охота. Но однажды я заметил, что сам нахожусь в прицеле прищуренных хитрых глаз — одна девушка явно решила попытать счастье и ходила чаще остальных, при чем в таком виде, будто шла на дискотеку, а не к блиндажу.

— Девчонки, вы бы не ходили сюда, тут всё же фронт, — пытался я воззвать к голосу разума невест.

Они тащили яйца, творог, молоко, картошку, пирожки в таких количествах, что я начал переживать, как бы мои бойцы не стали застревать в окопах. По мере продвижения вперед холостых среди нас становилось всё меньше, а некоторые и грешили.

— Крот, ты монах что ли? Ну приголубил бы кого, на тебя же бабы вон смотрят и слюной захлёбываются, — всё так же хрипел Кот. С ним я сблизился больше всего, он был моим замом. Толковый парень, хоть и излишне прямолинейный. Но война, что называется, была в его генах.

— Не для них мой цветочек расцвёл, — скалозубил я, а Кот отвечал с громким хохотом:

— Цветочек… колокольчик еще скажи!

Однажды я пошутил, что мы — Крот и Кот, как Лёлек и Болек из старого мультика.

— А я ведь тоже был сначала Крот. По мирной профессии позывной дали. А первый командир картавый попался, зараза… Так я и стал Котом, — я долго смеялся над историей его позывного. Я знал о нём практически всё, и даже то, что пошёл он воевать вслед за отцом, которого не стало еще 7 лет назад.

— Кот, пожалел бы мать, ты же у неё один остался, — сказал я ему однажды.

— Ты знаешь, она у меня такая… Говорит, что матерью сына быть втройне почётнее, но и страшнее, но с этим ничего не поделать, на девочку в роддоме менять отказались, — и снова его хохот отразили стены блиндажа.

— Братик, вражеская разведка нас может только по твоему ржанию безошибочно найти, — говорил я ему, мягко улыбаясь.

Сейчас же было не до разговоров, мы держали фронт — стоило дать слабину и всё посыпется как карточный домик. Я не знаю, как эти человеческие мужчины были еще живы — мне было непросто не спать, есть от случая к случаю и выдерживать такие физические и психологические нагрузки, а что говорить о людях? Практически все простужены, все несколько месяцев не были в увольнении, не видели нормальную постель и забыли о спокойном сне, но шли вперёд, не сдавая назад, словно сам бог войны управлял ими, подпитывая своей силой.

Я вошел в блиндаж и лёг на топчан недалеко от буржуйки. Сон навалился сразу же, как только я смежил веки. Во сне я всегда видел её: мягкую, уютную, с окутывающим меня ароматом тепла и лета. Сколько я не пытался представлять Катю, а ничего из этого не выходило, мне даже казалось, что во снах я видел в глазах Светы немой укор. Вот и сейчас я сразу почувствовал её, а потом увидел, но сегодня всё было иначе. Света была в светлом платье с красной вышивкой, в руках она держала кувшин. Она подошла ко мне, я склонил свою голову перед ней, а она начала меня обливать этой водой, что-то нашёптывая. Когда я выпрямился, я увидел, что в кувшине не вода была, а слёзы, которые текли ручьями по её лицу и стекали в сосуд. Следующей вспышкой я увидел лес, где росло множество дубов. Ветер шевелил их кроны, от чего казалось, что дубы что-то тихо говорили, но я не мог разобрать что. Я подошёл к самому крепкому из них, который был раскидистее всех, и увидел в его ветвях лежащий на рушнике пирог. Я отломил его и съел, почувствовав в себе словно какой-то жар, будто кровь