Поднявшись до горной дороги, надо было для вида немного пробежаться по ней, и потом по узкой крутой тропинке напрямую спуститься до реки, вброд перейти ее по камням и тихонечко дожидаться на тенистом берегу настоящих бегунов, чтобы на финишной прямой присоединиться к ним. Тропинка эта заросла густым кустарником, в основном шиповником, и наш физрук не мог ничего углядеть из школьного двора, хотя и знал об этой лазейке, периодически грозился выставить двойки в четверти и даже в дальнейшем раздобыл полевой бинокль для обнаружения нарушителей.

Из нашего класса никто не осмеливался на такую авантюру, это была прерогатива смелых и авантюрных ребят из числа старшеклассников. Но Арам, конечно же, был постоянным пользователем сокращенного варианта кросса, и как-то раз, уже почти рядом со школой, он выбежал из укрытия на дорогу впереди меня, явно намереваясь прибежать первым.

Я разогнался изо всех сил, чтобы обогнать его. Возможно, я бы не решился на такое, если бы не был в состоянии разгоряченной эйфории от бега. Но тогда я всерьез разозлился и, когда поравнялся с Арамом и начал уже его обгонять, а он схватил меня за майку, то ударил его по руке и вырвался вперед.

После физкультуры был последний урок по английскому, на котором Арам обычно не задерживался, но в этот день сделал исключение, и на протяжении всего занятия я ощущал на затылке тяжелый взгляд, не сулящий ничего хорошего.

Я вышел из школы и зашагал по асфальту, покрытому большими, слегка желтоватыми листьями, по направлению к лестнице в середине школьного двора, ведущей наверх, стараясь не смотреть по сторонам, когда услышал свист.

– Пошли за школу, длинный, – деловито сказал Арам, подойдя ко мне откуда-то сбоку и закатывая рукава полосатой рубашки, которую, похоже, никогда не снимал с себя.

– Не-а, не пойду. Зачем? – я упирался, пытаясь предотвратить неминуемую расправу.

Арам посмотрел назад, прикинул расстояние до заднего двора и, видимо, решив, что тащить меня туда будет затруднительно, перешел к блиц-варианту.

– Ты зачем меня по руке ударил?

– Я нечаянно.

В левом глазу у меня зажглись разноцветные огоньки, затем стало очень больно.

– За нечаянно бьют отчаянно! – откуда-то издалека закричал Арам.

Я выронил портфель и сквозь слезы увидел, что он уже вскарабкался на каменный парапет и оттуда строил мне плаксивые рожицы:

– Ну давай, длинный, поплачь! Беги, мамочке жалуйся!

Я оглянулся вокруг в поисках подходящего камня и нашел такой. Продолжая плакать, я зашвырнул им в Арама, стараясь не то чтобы попасть в него, а просто желая прогнать, как какую-то собаку. Конечно, не попал.

Дома сестра открыла мне дверь и, вскрикнув, побежала на кухню к телефону – звонить маме. Я же заперся в ванной и с ужасом стал изучать сильно изменившееся лицо. Большой лиловый синяк, глаза почти не видно, к тому же очень больно. Сестра передала слова мамы о том, что нужно к синяку прикладывать холодную ложку, чем я и занялся, поминутно подбегая к зеркалу проверять результат. Вечером пришедший с работы папа запретил маме причитать и сказал, что это нормальное явление у мальчишек и что у него самого таких синяков было штук сто, не меньше.

В течение следующей недели синяк менял поочередно цвета радуги, развлекая одноклассников, в особенности Арама, который громогласно советовал взять у мамы из сумочки пудру и замазывать синяк. В конце концов ненавистный синяк сошел на нет, как будто его и не было, но я затаил на Арама обиду вселенского масштаба, о чем он и не подозревал.

Он отстал от меня, если не считать поддразниваний, сконцентрировав усилия на других мальчишках, а также расширив сферу своих злокозней на девочек в виде тайных проделок типа подрезания ножиком петелек рюкзачков и намазывания на косички клея.

Именно в это время мне попалась в руки книжка, где я вычитал потрясшую меня формулу: «Если подтягиваться каждый день по 10 раз, утром и вечером, то через год можно стать в два раза сильнее». Это послание свыше пришло ко мне 20-го октября, и я, не подвергая ценнейшую аксиому никакому сомнению, начал заниматься. В соседнем дворе был заржавевший турник возле мусорных баков, и я взял за привычку ходить туда утром перед школой и вечером, когда мама отправляла меня на улицу выносить мусорное ведро.

Поначалу я не мог подтянуться больше одного раза, но постепенно дело пошло на лад, и через пару месяцев я уже уверенно подтягивался раз пять. Но больше всего я переживал из-за своего страха и трусости, отчетливо воспроизводя в памяти раз за разом тот злосчастный день. Я был подавлен и зол на себя, даже оценки в школе становились все хуже и хуже, и тогда я решился кардинальным образом побороть свои страхи.

С раннего детства меня пугала темнота. Воображение рисовало мне всяких чудовищ – крупных, с огромной пастью и готовых откусить мне что-нибудь, и мелких, размером с крыс или пауков, не менее злобных, готовых впиться мне в лицо, как только я войду в темную комнату и загляну под кровать или же открою дверцу шкафа.

В городе у нас было много бродячих собак. Их время от времени отлавливали на улицах и куда-то увозили, даже был случай, когда милиционер застрелил вроде бы бешеную собаку прямо на улице, на глазах детей, о чем долго судачили в городе.

Так вот, парочка бродячих собак ночевала в темном и узком подвале нашего дома. Я это знал точно, так как каждый вечер проходил мимо подъезда с железным мусорным ведром в руке, направляясь в соседний двор, чтобы подтягиваться. В общем, я долго сомневался, пока не решился пройти в кромешной тьме мимо глухо рычащих псов до самого конца подвала, дотронуться рукой до висячего замка на двери, где у папы была кладовая, и вернуться назад. Каким-то внутренним чутьем я осознавал, что нужно двигаться медленно, крайне медленно, чтобы собаки не набросились на меня. Небольшой шаг в кромешной темноте и пауза, затем следующий.

Ух и жутко было это делать, я до сих пор помню, как у меня сердце чуть не выскакивало из груди, пока я с закрытыми от страха глазами медленно пробирался во тьме, часто дыша ртом и щупая рукой осыпавшуюся под рукой влажную штукатурку на стене. Но собаки меня не тронули, и постепенно, день за днем, страх стал уменьшаться, ритуал прохождения по сырому и темному подвалу до папиной кладовой стал обыденным делом, да и собаки, похоже, привыкли ко мне.

Прошла зима, ранняя горная весна растопила снег в горах, наводнив реку и каналы в городе потоками мутной, весело журчащей воды, искрящейся в лучах солнца, теплеющего день ото дня. Затем разом расцвели все деревья и кусты в городе, наполняя воздух нежными ароматами и ощущением приближающихся беззаботных и бесконечных каникул.

На лето родители обычно закидывали меня с сестрой в деревню, к родителям мамы. В дедушкином саду слева от ульев между двумя яблоневыми деревьями была перекинута металлическая труба, и все лето я неукоснительно соблюдал правило «10 подтягиваний утром, 10 вечером».

Пришла осень, в школе ничего не поменялось, те же одноклассники, те же учителя, кросс и тот же Арам, дерзкий и внушающий страх всему классу. Однако я его уже не боялся, и он это чувствовал и меня как будто не замечал, точь-в-точь как собака, которая не трогает того, кто ее не боится.