я. — Интересный расклад. Но с Багхой яснее не стало. Слишком много лет для жизни одного территориального хищника. Либо у него тут семья, либо периодически завозят новый экземпляр. Ставлю на второе, иначе они в отсутствие естественных врагов расплодились бы и сожрали вам весь скот.

— Я не знаю, Док, — призналась Анахита. — Никогда об этом не думала. С детства слышала про Багху, и всё.

— Ладно, чёрт с ним. Вернёмся к этому индейцу «Зоркий Глаз».

— К кому?

— Который Ацак. Может у него быть личный мотив меня завалить?

— Вряд ли. Он охотник, ему ни до чего дела нет.

— Тогда кто ему мог приказать?

— Мулла. Совет старейшин.

— А этот говноед утренний? Который на «Х»…

— Хайрулла? Разве что от имени муллы. Самого его не очень уважают.

— Ладно, посмотрим, кого утром принесёт черт. Точнее, учитывая региональную подчинённость, шайтан. Кто-то обязательно должен поинтересоваться результатом этого выстрела.

От ужина отказался. Не столько потому, что не голодный, сколько не чувствую в себе сил дойти до сортира. Не просить же мать Калидии меня отнести? Пусть будет лечебное голодание.

Ближе к ночи пришла Нагма, показать мой портрет. Вышло не очень похоже, видно, что людей она рисовала мало и не знает простейших приёмов — всех этих эллипсов и прямоугольников, которым учат на курсах для начинающих.

— Так, стрекозявка, — сказал я, — тащи карандаш и блокнот, садись рядом.

Разулась, запрыгнула, сгребла подушки, которые Алька, кажется, стащила ко мне в кровать со всего этажа, свила из них гнездо и устроилась.

— Итак, смотри: сначала рисуем прямую линию. Разбиваем её на одинаковые отрезки. Один — голова, два — грудь… Заполняем их пока вот такими овалами. Тут рисуем планочку — это будущие плечи…

Слушает, кивает, глаза горят. Её — горят, мои — болят. Анахита где-то раздобыла местных масляных светильников, один стоит на тумбочке у кровати. Девочка при таких выросла, ей светло, а мне этот тусклый мерцающий свет перенапрягает остатки зрения. Ко всему тому, что у меня уже болит, добавится голова. Но ещё немного потерплю.

— Теперь соединяем эти точки линиями. Что у нас получилось?

— Человечек! — радостно подпрыгивает Нагма, кидается меня обнимать и отпрыгивает, когда я начинаю шипеть от боли.

— Прости, дедушка Док! Я забыла, что ты раненый! Ты скоро умрёшь, да?

— Не знаю. Но если да, то можешь забрать себе набор для рисования.

— Я, конечно, заберу. Но ты лучше не умирай пока, ладно? Поучи меня ещё немного. Читать, считать и рисовать.

— Ладно, уговорила, мелочь зеленоглазая. Поживу немножко для тебя.

— Спасибо, дедушка Док. Я тут у тебя посижу, мама сказала, присмотреть за тобой, пока ты не умер. Если что-то надо будет — ты скажи, я принесу, — сказала она, устроилась в подушках поудобнее и немедленно заснула.

А вот я полночи ворочался, пытаясь найти позу, при которой не так сильно болит, и слушал сольный концерт Багхи. Вокал у него завидный, аж очко ёкает.

Потом усталость победила боль, и я вырубился.

* * *

Вчера мне казалось, что у меня всё болит. Я ошибся. Всё болит у меня сегодня. Ощущение такое, как будто, если я двину рукой или ногой, то они отвалятся нахрен.

Не отвалились, конечно, но удовольствие ниже плинтуса.

С утра меня навестила Калидия. Девица худа, как кощеева племянница, но уже самоходна. Очевидно, идёт на поправку, что радует. Было бы обидно просрать пятнадцать-двадцать биологических лет впустую. Благодарности я за это не получил, да и не ждал — просто визит вежливости. С мягким, ненавязчивым забрасыванием удочек — мол, не мог бы я как-то ускорить процесс выздоровления своим несравненным искусством. Интересно, как она это себе представляет? Я такой сажусь, рисую портрет Кустодиев-стайл, и у неё тут же щёки шире ушей?

Объяснил, что это так не работает, и вообще я не в форме. Обращайтесь по этому вопросу на кухню, там Анахита делает отличный плов. Пара недель пловотерапии — и сама себя в зеркале не узнаешь.

Калидия распрощалась вежливо, но сухо, видать, ожидала большего. Перетопчется.

Она уплаченной мной цены не знает. Будучи референсом процесса, девушка максимум смутно ощущает, что я как-то изменился, но и это ей неинтересно. Я в её жизненной драме персонаж третьего плана, почти массовка. И без меня сплошные страсти — блудная дочь владетеля, у которой мать с заглушкой, любовница, смотрящая на неё глазками оленёнка Бэмби, эпическая битва, не менее эпический её просёр, внезапное спасение — хоть сейчас сериал снимай. Не до меня ей, в общем.

Так и я не ради её «спасибо» старался. Сделал, потому что мог, вот и всё. Цену мне заранее не озвучивали, и слава Аллаху милосердному. Не хотел бы я стоять перед таким выбором сознательно — тут что ни выберешь, всё равно дурак. А вот так, «получите-распишитесь» — вроде и не очень обидно. Если бы ещё не болело так…

Потом пришла Анахита и сделала мне на грудь давящую повязку, обмотав, как мумию, лентами ткани, нарезанными из простыней. С этим корсетом я уже смог кое-как встать, хотя шнуровала ботинки мне Нагма. Отрабатывает будущее наследство — сумку с рисовальными принадлежностями.

Шучу. Она хорошая девочка, и ей меня просто жалко. Это я не привык, что до меня кому-то есть дело.

Двигаться больно, но мне теперь всегда что-то больно, или, как минимум, дискомфортно. Это просто сраный возраст. Зато, когда на тропе показался трёхословый сервис доставки еды, я смог его встретить за воротами. До последней минуты буквально висел на стальных руках матери Калидии, но вышел бодрым шагом, как будто ничего и не было. Лицо закрыто платком и очками, то, что я стою на одной силе воли, не видно. Тот, кто хочет полюбоваться последствиями выстрела, будет неприятно удивлён.

Хайрулла ест меня глазами, но молчит. Я молчу тоже. Погонщики сопят, переглядываются. Сгрузили мешки, развернули недовольных долгой прогулкой ослов, и только тогда я сказал:

— За выстрел по замку владетелей вы лишены приготовленных вам даров. Повторная попытка будет жестоко наказана.

— Какой выстрел! — подпрыгнул от неожиданности помощник муллы. — Мы не знаем ни про какой выстрел!

— Я сказал, вы услышали, — заявил я веско, старательно удерживая ровный голос, хотя от боли уже темнеет в глазах. — Уходите.

Выстоял мучительные