— Но с тобой все в порядке?

— Конечно.

Отворив дверцу шкафчика, взял с полки досье на Всадника и раскрыл.

ЛЁВКА: Вы набитый дурак, Арье-Лейб!.. Опоздать на неделю!.. Кавалерия — это вам не пехота. Кавалерия плевала на вашу пехоту… Опоздал я на один час, и вахмистр берёт меня к себе в помещение, пускает мне из души юшку, и из носу пускает мне юшку, и ещё под суд меня отдаёт. Три генерала судят каждого конника, три генерала с медалями за Турецкую войну.

АРЬЕ-ЛЕЙБ: Это со всеми так делают или только с евреями?

ЛЁВКА: Еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем…

Открыв первую страницу, Джейк к заголовку — «Всадник, настоящее имя Джозеф (Джо) Херш. Родился в горняцкой лачуге в Йеллоунайфе, территория Юкон. Зимой. Точная дата неизвестна» — добавил: «Погиб в авиакатастрофе 20 июля 1967 года между Мату-Гросу и Бразильским нагорьем невдалеке от реки Параны».

Что теперь будешь с этим делать? — спросил внутренний голос.

Плакать, что еще остается. Слезы, которых ему было не выдавить из себя на похоронах отца, на которые даже намека не было, ни когда господин судья Бийл объявил приговор Гарри, ни когда уезжала мать, текли теперь ручьем. Текли из самой глубины души, сдавливали горло и струились по щекам. Он всхлипывал и стонал. Дрожа, опустился на диван. Плакал по отцу, чей член выпал тогда из трусов как дохлый червячок. Тот член, которым создали меня. Гниет теперь в непомерно большом сосновом гробу. Плакал по матери, достойной гораздо более любящего сына. Плакал по Гарри, злобствующему в тюремной камере и несомненно замышляющему месть. Плакал по Нэнси, у которой от родов весь живот в растяжках. И она теперь из-за этого стесняется заниматься любовью при свете. Плакал, потому что Всадника, его наставника, его воплощенной совести, больше нет.

Если, конечно, думал Джейк, наливая себе еще бренди, я сам теперь не стану Всадником. И не посвящу себя поискам виллы с решетками на окнах, глядящих на еле заметную тропу в джунглях между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес», что на реке Паране. Если сам не стану Всадником мщения. Если! — вмешался вдруг другой, куда более здравый голос: — Если он вообще существовал.

Зачем он возвращался в Монреаль? «Приехал трахнуть меня», — говорила Дженни. «Если он действительно охотится за этим нацистом и найдет его, — кричал дядя Эйб, — он его не убьет, он его будет шантажировать!» Что, если Всадник это лишь кривое зеркало, и каждый из нас в него смотрится, ища в нем оправдания себе?

Я — Господь, твой Бог, Который вывел тебя из земли египетской, из дома рабства.

Пусть не будет у тебя других богов передо Мной.

Не делай себе изваяния и никакого изображения того, что вверху на небе, и что внизу на земле, и что в воде, ниже земли.

Не поклоняйся им и не служи им, ведь Я, Господь, твой Бог, Бог-ревнитель, карающий детей за вину отцов до третьего и четвертого поколения у тех, кто ненавидит Меня…

Нет, нет, не то, не соглашался Джейк. Вытащил из шкафа седло Всадника и швырнул перед собою на пол. Упав на ребро, оно покачнулось и упало. С явственным стуком тяжелой металлической массы.

Джейк ринулся к нему, перевернул, и, прощупав внутренность, нашел карман. «Так вот где он прятал пушку!» В кармане действительно оказался револьвер, и сердце Джейка испуганно забилось. Джейк вынул его, охватил ладонью рукоять. Фу, подумал он, и, весь от него отстранившись, положил на стол, направив от себя. Налил себе еще бренди и стал рассматривать оружие. Про такие вещи он не знал почти ничего, но даже на его неопытный взгляд револьвер был явно старинный. Возьми же его, трусишка! Ну ладно, сжал влажной ладонью рукоять, поднял, направил в окно.

Смотри в оба, Менгеле! Die Juden kommen.

Затем, перед самим собой красуясь храбростью, Джейк, скрипнув зубами, взял да и прижал дуло ко лбу.

Поц, ты ж так поранишься!

Хочу понять, кто я есть, сказал он когда-то отцу. Выяснение отняло годы, но теперь стало ясно. И кто же? Ну, во всяком случае, не Гедда Габлер[357]. Может быть, Аарон?

Теперь Джейк направил револьвер на темнеющий на фоне выцветших обоев квадрат, где раньше висела фотография «Зеппа» Дитриха. Прицелился, зажмурил оба глаза да и нажал на спуск. Раздался страшный грохот, револьвер, как живой, дернулся, однако в стене, на удивление, дыры не появилось.

Нэнси бросилась вверх по лестнице, ворвалась в его укрывище.

— Джейк! Джейк! — а у самой слезы прямо фонтаном.

Он схватил ее в объятия, прижал к себе, потом стал объяснять.

— Смотри, — сказал он и снова поднял револьвер. Уже гораздо увереннее.

Выстрелил в стену еще раз. Даже глаза не закрывал. Грохот ужасный, но дырки нет.

— Палит холостыми. Это пугач, бутафория. Сувенир, оставшийся у него от каких-нибудь киносъемок.

Налив себе еще бренди, Джейк опустился на диван.

— Эту рюмку допью, и всё, хочу немного поспать. Все нормально, Нэнси, честно-честно.

В шесть она его разбудила.

— Люк звонил. Приглашает на ужин.

— Скажи, что придем.

— Правда? — боясь поверить, переспросила она.

— Да правда, правда.

По причинам сентиментального характера встретились в «Ше-Люба». Джейк объявил Люку, что хотел бы с его сценарием поработать. Люк якобы безмерно обрадовался. Как и Нэнси, как и сам Джейк. Однако их совместное веселье было вымученным, этакая хрупкая скорлупка, пляшущая в стремнинах сомнений.

Хотя Джейку льстила их радость по поводу его запоздалого возвращения в земную юдоль, но внутренне он все еще был со Всадником. Он рассказал им о еще одной весточке, найденной в груде бумаг — письме от Ханны.

— Она не верит, что Джо погиб. Надеется, что у него просто опять конфликт с полицией, и катастрофа инсценирована, чтобы избежать ареста и получить страховку. Деньги от которой она не трогает. Держит на особом счете, ждет, что Джо за ними кого-нибудь пришлет.

Люк устало опустил бокал. Нэнси хмуро поигрывала вилкой.

— Это абсурд, конечно, — закончил Джейк.

Они расстались, договорившись встретиться завтра за ужином, чтобы детально обсудить сценарий. Впервые после суда в ту ночь Джейк и Нэнси, стесняясь друг друга, занялись любовью.

В кошмарном сне он сам был Всадником. По сюжету сна выходило, что это он, Джейк, и был Всадником с улицы Сент-Урбан, гарцующим на белом скакуне. Это он прибыл, чтобы плоскогубцами сорвать золотую коронку с треугольного пенька на месте одного из верхних передних зубов Менгеле. Не торопись, поме-е-едленней, командовал он себе и вдруг проснулся в поту.