его! Дайте соответствующую оценку его работе, чтоб другим неповадно было! Не успел уехать один, новый всё завалил! Вот ваш подбор кадров, товарищи дорогие. — Сталин махнул рукой, давая понять, что разговор закончен, но вдруг, будто вспомнив что-то, пристально глянул на Кагановича. — Прежний секретарь как?.. Герой?.. Который город спас от наводнения?..

— Странников?

— Вот-вот.

— Во Владивосток попросился. — Каганович отвёл взгляд.

— Чего это вдруг? Не прижился у вас?

— Он не у меня. Он почему-то в военный отдел был направлен… инспектировать… В общем, не по профилю, рыбак ведь. Съездил с инспекторской проверкой на Дальний Восток, невольно столкнулся там с проблемами рыбной промышленности. Недостатки выявил, секретаря мы тут же перебросили в другое место, искали замену, но Странников изъявил, так сказать, желание остаться там секретарем, самому поправить ситуацию на промыслах.

— Всё изложил? — недоверчиво впился вождь тигриными глазами в Кагановича. — Не скрываешь?

— Предполагаю, что имеется ещё одна причина, товарищ Сталин, — напрягся тот так, что скулы свело. — Знает он, конечно, про всю эту эпопею в Астрахани, переживает, что слаб оказался его преемник, не справился; борьбу с кулаками ему ещё самому пришлось начинать, а этот завалил да гнойник развёл. Вот он и мучился. А тут подвернулся Владивосток, там с рыбными промыслами тоже прорехи, он вроде загладить вину туда и попросился.

— Испугался ответственности, значит? — Сталин так и не отводил взгляда, — той свары, что после его отъезда в Астрахани началась?

— Может, и испугался. Решил искупить вину трудом в самой окраине.

— Докладывал мне Ягода, что любил выпить ваш рыбачок?

— Был грешок, жена к тому же его бросила.

— Это не повод. Сам он тоже чужими бабами не брезговал.

— И это было. В Москве на другой женился, повёз и её с собой во Владивосток.

— Ну-ну… — Сталин наконец отвёл взгляд, вздохнул свободнее и Каганович. — Ты в Оргбюро председательствовать будешь, вот и разберись во всём. А товарищ Молотов поможет. Справитесь без меня? — Вождь изобразил улыбку без радости.

— Так точно, — поспешил заверить Молотов и уже за порогом кабинета потянул из рук Кагановича его папку. — Лазарь Моисеевич, позволь поработать с делом? Некоторым вопросам не уделил должного внимания, не задержу, до начала Оргбюро возвращу.

— Да что с ними работать, Вячеслав Михайлович? — вытер пот со лба тот. — Иосиф всё растолковал и без бумажек. Ему же подхалим Иегуда всё изобразил в самом худшем виде! Опередил он нас и здесь. Придурок Густи с докладом постарается. Я его предупредил, чтоб как следует врезал тому дворянину!

— Ну какой он дворянин, Лазарь Моисеевич? — скис Молотов. — Я, конечно, проверю лично, но Носок-Терновский пролетарского происхождения, с фамилией его, конечно, странная особенность…

— Нет нужды теперь этим вам заниматься, — оборвал его Каганович. — Иегуда раньше вывернет ему внутренности. Если и не знал ничего про своё дворянское происхождение, то все вспомнит.

— Вы это всерьёз?

— Мне не до смеха. Заседание Оргбюро на носу. Не верю я, что Иосиф на этот раз долго с военными задержится.

— Думаете, успеет и к нам?

— Не сомневаюсь. Уж ты мне поверь, Вячеслав Михайлович.

II

Тяжёлым взглядом окинув зал, который в этот раз был полон — ни больных, ни выбывших в командировки, Лазарь Каганович открыл заседание Оргбюро, словно продолжая разговор с вождём. «Именинники»-волжане жались тёмным пятнышком в первом ряду. Явно тяготившийся соседством докладчик, финн или эстонец, он же глава проверявшей комиссии, лишь был объявлен, пробкой выскочил на трибуну, нервно закашлялся, прочищая горло и повёл косноязычный рассказ, как продались контролирующие органы советского аппарата в Астрахани, превратившись в агентуру частного капитала.

Хотя читал по написанному, отведённого времени докладчику не хватило, и Густи попросил дополнительные десять минут. Хмурясь, Лазарь поставил на голосование, возражений не последовало, но вместо благодарности докладчик вдруг начал вспоминать, что несколько лет назад Оргбюро уже слушало вопрос о состоянии Астраханской парторганизации и тогда товарищ Молотов в своей речи указывал именно на зияющий пробел в борьбе с наглым вторжением нэпмана в рыбный промысел.

Молотов побагровел, невольно крякнул; Густи, смекнув, что ляпнул несуразицу, смутился, сбился с текста, отсебятина его прозвучала особенно некстати:

— То есть я должен с сожалением констатировать, что с тех пор в этом отношении ничего не изменилось. То преступление, которое мы наблюдаем теперь в вопросах разложения соваппарата, имеется и в политическом руководстве организации…

«Круто, круто замутил, чудило! — закусил усы Лазарь, кинул взгляд на заёрзавшего на стуле Молотова. — Русским языком не владеет, ещё полбеды, но сдуру наговорит такого, что потом не расхлебать! Себя критиковать-то взялся?»

До заседания Густи забегал к нему, Лазарь втолковывал секретарю, на чём заострить внимание, а что приглушить, не выпячивать на всеобщее обозрение: в зале люди разные, могут быть и скрытые оппозиционеры, им только дай о просчётах да ошибках потрепаться, из мухи слона раздуют.

Теперь же выходило, что секретарь крайкома не проникся глубиной его поучений и, перепутав, понёс ахинею. Что Молотов-то подумает, он же видел, как тот нырял к нему в кабинет?..

«А может, собственную задницу спасает, подлец? — мелькнула запоздалая злая мысль. — Но получится, что в первую очередь себя же и хлещет! Куда сам смотрел, если Молотов даже тогда ему грозил? Крайком обязан контролировать работу подчиненных, поправлять нижестоящую организацию. Высек себя, как та вдова!..» Так и хотелось крикнуть Лазарю, остановить докладчика: «Что несёшь, глупая голова! Или шкуру спасаешь, негодяй! Кого ж ты топчешь?»

Но Густи, опять не вписываясь во время, спешил, виновато крутил шеей в сторону председателя, одного боясь, — оборвёт. Прерывая его, Лазарь задал успокаивающий вопрос:

— Вы объясните, как масса, как актив партийной организации реагировал на безобразия?

Вопросик-то простой, спасительный, рядовому партийцу понятный. Но Густи снова понесло не в ту сторону:

— Это правый уклон! — вдруг рявкнул он, багровея. — Они там все заражены! И актив, и масса! А бюро комитета и секретарь, товарищ Носок-Терновский зажимал самокритику… на последней партконференции до меня дошли слухи, что он запретил своим аппаратчикам критиковать «домашние» дела!

«Закапывает, стервец, бедолагу! Может, кошка между ними пробежала? Свара скрытая началась, а нам неизвестно здесь, в центре, ничего о тихом гадюшнике?.. — Лазарь метнул взгляд на Микояна. — Откуда ветер дует?» Тот понял, ответил, не особенно рассуждая:

— Головы придётся сечь обоим. Чтоб не выкручивался.

А Густи, осмелев, решительно расставлял точки:

— Заканчивая, хочу подчеркнуть, что политическое оздоровление Астраханской парторганизации требует самых жёстких мер прежде всего к её руководству!

В зале активно задвигались, зашептались, даже выкрикивали что-то. На слуху ещё были «Шахтинское дело», «Смоленское». Назревал