Собравшиеся в сомнении покачали головами. Какой еще, в баню, греческий след, когда и своих лоботесов на сто лет вперед припасено! Да и снасти все изношены, еле дышат…

Угрюмый кряжистый Вышата Серославич, розмысл участка завалки, покашлял и рек:

— Лучше бы нечетного подождать. Ночь-то предстоит морозная, стало быть, калить придется пожарче… А четное, вишь, и калить-то боязно — латаное все, перелатанное… Развалится еще на грех, как в Черной Сумеречи…

Вытирая запачканные руки ветошью, в подвал вошел одетый по-дорожному Завид Хотеныч, и с ним какой-то еще невзрачный мужичонка.

— Наладчик мой, — пояснил розмысл, заметив недоуменные взгляды. — Пусть посидит, послушает — ему полезно… Располагайся, Кудыка…

— А ты, я гляжу, не торопишься… — зловеще проскрипел Родислав Бутыч. — Или дело нашлось поважней?

Завид Хотеныч бросил на главного розмысла преисподней острый взгляд и больше не смотрел.

— Я там у себя распорядился изделие на лунку закатить, — небрежно изронил он. — Ту лунку разумею, что на извороте. А задержался, потому что сам его осматривал, наспех, конечно. Ну, что сказать? Вроде уцелела обшивка… Ежели дадут знать, что все в порядке, начнем прогон по новой…

Запала тишина. Прикипев к скамьям, все в изумлении драли глаза на Завида Хотеныча.

— Да мы же еще ничего не приговорили!.. — страшно прохрипел Родислав Бутыч, метнув на край стола стиснутые сухие кулаки. — Своевольничаешь?..

— И еще одно… — Как бы не услышав главного розмысла, Завид Хотеныч повернулся к Люту Незнамычу. — Гонец сюда скакал с твоего участка, так я его вернул… Сам передам, нечего ему зря туда-сюда носиться… — Тут Завид Хотеныч приостановился и оделил Родислава Бутыча иным взглядом — подольше, попристальней. — Найден в желобе раздавленный храбр, из-за которого солнышко изо рва и выскочило… Проник он под землю через вытяжной лаз. А подле того лаза поймали стреноженного коня… По коню и узнали, кто это был. Ахтак из дружины Всеволока. Вот так-то, Родислав Бутыч… Ищешь ты во всем греческие да теплынские козни, а козни-то, выходит, сволочанские…

Серебряная греческая денежка была слепая, боковой очерк личика почти стерся, и тем не менее наверху за одну такую вот денежку долгонько бы пришлось горб ломать. Лошадку на нее в слободе, положим, не купишь, а вот овечку — за милую душу, да еще и скажут, что переплатила. Особливо теперь, после указа, когда берендейки, по слухам, обесценились вконец — полено и полено…

Чернава вздохнула и отправила тусклую монету в ларец, где уже сияла горстка серебра, полученного намедни от Перенеги — за порчу. Упрятала нажитое в сундук и устремила взор на точеные идольцы, расставленные торчмя вдоль стены. Это ей Малуша присоветовала: попадется куколка покрасивше — ты-де ее, Чернава, прибери, грекам потом продашь… Греки, они до узорчатого дерева куда как падки! Сами-то, вишь, не режут — все больше по камню да по железу работают…

Добрый совет, ничего не скажешь. Скрала на раскладке с пяток идольцев — вот и денежка… Куда ее только девать?..

И Чернава оглядела с тоской голые стены клетушки. Ничего… Оттерпимся — и мы люди будем… Зря, что ли, розмыслиха то и дело наверх кличет?.. Того сглазь, этого очаруй… Да вот не далее как вчера гадала ей Чернава в Навьих Кущах, ну и заодно на муженька своего намекнула… Не впрямую, понятно, а опять-таки ворожа: с черным, дескать, в лес не ходи, рыжему пальца в рот не клади, лысому не верь, с кудрявым не вяжись, а вот невзрачного да смышленого — привечай…

Не потому ли Завид Хотеныч весь день Кудыку с собой таскает?..

В латаную дверь стукнули, и Чернава, тряхнув головой, пошла открывать. На пороге, колеблясь, как белье на ветерке, стоял пьяненький десятник Мураш.

— К-кудыка… н-не вернулся ли?..

Чернава только руками всплеснула.

— Мураш Нездилыч! Болезный!.. Да на тебя уж и смотреть дымно! Промотался, чай, на голую кость?..

Тот назидательно поднял нетвердый перст.

— Знать н-не всех еще чертей выслепил… — объяснил он и чванно поджал губы. Очень был доволен собой.

Чернава втащила его в клеть, пока не случилось поблизости Завида Хотеныча, плюхнула пьяницу задом на лавку и, откинув крышку выкопанного вопреки запрету погребца, достала горшок с хитрой снедью, именуемой «похмелье». Режешь ломтиками холодную баранину, мешаешь с мелко искрошенными огурцами, рассолом, уксусом и перцем. Оплетешь ложек пять — глаза на лоб взбегут, зато хмель тут же отшибет…

После пятой ложки Мураш отпихнул горшок и пригорюнился. Чернава глядела на него и сокрушенно качала головой.

— Ох, десятник… Смотри! Достанется тебе от Малуши…

— А уже досталось!.. — Мураш лихо, как в пляске, повел широко раскинутыми руками. — Спасибо те, м-мила, что ты меня б-била!..

Попробовал хлопнуть себя по колену, но промахнулся и чуть не слетел с лавки на пол. Во лбу Мураша алел тисненый полумесяц — след от сковородника.

— Или сотник увидит, — сурово примолвила Чернава. — Вот донесет розмыслу — что будешь делать? Завид Хотеныч долго с тобой толковать не станет… Разжалует да укатает на золу!..

Мураш вдруг замотал головушкой, зубками захрустел.

— С-сотник?.. — хрипло выговорил он. — Варяжское отродье твой сотник!.. Кого ни пощупай из начальства — либо варяг, либо грек… Жизни от них уже нет простому берендею…

— Да какой же он варяг? — удивилась Чернава. — Нажир, да еще и Бранятич!..

— В-варяг… — упрямо стоял на своем хмельной десятник. — Раз гнида — значит, в-варяг… Или грек… Так и роет под меня, так и копает… У, вошь белобрысая!..

— Закусывай давай! — приказала Чернава. — А то, глядишь, не ровен час Кудыка вернется да невесть что о нас с тобой подумает… Это он на работе такой тихий, а дома и зарезать может…

Мураш вскинулся и уставил на Чернаву мутные глазыньки.

— Кудыка — берендей, — убежденно выговорил он. — Эт-то всем берендеям берендей… Кудыку — люблю… А варягов — н-ненавижу… И сволочан — н-ненавижу… Они отечество наше варягам продают…

Чернава начинала уже тревожиться всерьез. Выставить Мураша за дверь она не решалась: все-таки десятник — какое-никакое, а начальство… Да и нельзя его в таком виде отпускать… А уложить на лавке в клети — и впрямь Кудыка осерчает, хоть и тихий… Зарезать, может быть, и не зарежет, а прибить — прибьет… А уж Малуша!.. Этой только лучину к ноздре поднеси!..

— Сейчас я тебе, Кудыка, все растолкую… — Мураш приложил к устам пьяный негнущийся перст и, опасливо поворочал очами.

Чернава обернулась, чуть не выронив при этом горшок и ложку. Однако дверь была по-прежнему закрыта. Видно, Кудыка просто мерещился десятнику.

— З-заткни рот рукавицей… Н-не перебивай… И накрепко себе заруби: раньше на земле жили сплошь одни берендеи… Уразумел? Больше никого… Одни берендеи… Золотой век был, смекаешь?.. А потом — выродились… некоторые… Варягами стали, греками… Нам-то, Кудыка, внушают, что это мы от них отложились, а на самом деле — они от нас… И язык нарочно исковеркали… Назло настоящим берендеям… чтобы мы их понять не могли…