Марья… нет, вы позволите называть вас просто Мусей?

— Что ж, ты уже взрослый человек, Павловский.

— Спасибо. Я всегда вас мысленно звал Мусей.

— Я на пять лет старше тебя, — смущенно отозвалась Марья Иосифовна.

— Хотел бы я быть в вашем возрасте! — воскликнул Костик. — Я сражался бы на фронте! А теперь вот…

— Тебе нужно поберечь себя, — сказала Марья Иосифовна. — Ты очень способный.

— Какие там особые способности! Так… пустяки.

— Такая скромность, конечно, похвальна, но…

— Тронулись, Мусенька? Уже смеркается.

Они пошли по извилистой дороге в глубь темного густого леса. Под ногами у них шуршали опавшие листья. Сумрак в лесу становился все плотнее.

— Хорошее слово — смеркается, — сказала Марья Иосифовна. — Я еще в классе замечала, Павловский, что у тебя богатый лексикон. Ты и Боря Щукин — два самых умных моих ученика.

— Щукин? — удивился Костик. — Это для меня открытие.

— Да, Щукин.

— Вы перепутали. Никитин, наверное?

— Нет, все-таки Щукин. Мне не очень нравился Никитин. По-моему, ему мешала излишняя самоуверенность. Он часто переоценивал свои силы и способности.

— Может быть, вы и правы, Мусенька.

— А тебе, кажется, нравилась Женя Румянцева?

— Нет, вы, — шутливо выпалил Костик и подумал, что трудный и опасный поход в Сосенки неожиданно превратился в увлекательную прогулку.

Однако два рюкзака с каждым шагом становились все тяжелее. Минут через пятнадцать окончательно стемнело. Лямки то и дело цеплялись за ветки кустов. По щекам Костика катился пот.

Между тем устала и Марья Иосифовна. Она дышала все тяжелее и тяжелее. Ветки кустарника мешали идти и ей. Наконец она не выдержала и взмолилась:

— Ох! Отдохнем, Павловский, я больше не могу!.. И она села на землю.

— Пожалуй, в самом деле отдохнуть пора, — пробормотал Костик и, сбросив рюкзаки, опустился рядом с учительницей.

Репутация его была спасена. А то ведь через одну-две минуты он взмолился бы первым.

— Ночью очень трудно идти, — как бы извиняясь, прошептала Марья Иосифовна.

— Да, особенно без привычки…

— А идти еще так далеко.

— Далековато.

— А что, если вы пойдете со мной? — неожиданно спросил Костик.

— К кому же я пойду?..

— К моим родственникам. Это идея! Я им расскажу, что вы — моя учительница. Они поймут.

— Ты серьезно, Павловский?

— Решено! Я не брошу вас на произвол судьбы.

— Я, конечно, очень благодарна, Павловский, но…

— Никаких «но»! Вы пойдете со мной.

— Спасибо, Костя, я… — растроганная Марья Иосифовна заплакала.

Отдохнув, они прошли в темноте еще несколько километров. И снова Марья Иосифовна взмолилась:

— Не могу, Костя, выбилась из сил…

Посовещавшись, они решили заночевать в лесу, под густым шатром елки. Кое-как устроившись, они уснули.

Рассвет был иссера-синий и холодный. Костик и Марья Иосифовна сильно продрогли. Но под елкой было все-таки теплее, чем под открытым белесым небом, и они долго сидели, прижавшись друг к другу, дожидаясь, когда взойдет солнце.

Наконец они выбрались на дорогу, оставив под елкой свои рюкзаки. Солнце только еще появилось над лесом, скупо обрызгав светом желтеющие березы.

Оставив Марью Иосифовну на обочине дороги, Костик пошел в лес за хворостом. Лес был чистый, редко-редко где валялся старый сухой сучок, и Костик бродил долго. Почти с пустыми руками он вышел на дорогу, там, где она круто поворачивала влево, и хотел было возвратиться к Марье Иосифовне, но вдруг расслышал колесный скрип и шаги лошадей. Костик замер и притаился за густым кустом.

Тотчас же показались лошади. Они тащили повозку. На повозке, болтая ногами, сидели два немца. Один был горбоносый, с пластырем на щеке, другой рыжий и, должно быть, очень длинный — он возвышался над горбоносым на целую голову.

«Мусенька, беги!» — хотел крикнуть Костик, но язык словно прирос к нёбу. Колени Костика задрожали и подогнулись, и Павловский стал медленно оседать на землю.

Повозка проехала, а Костик все сидел на корточках с хворостом в руках и не мог даже пошевелиться.

Чуть позже далеко закричала Марья Иосифовна. Вслед за этим раздались крики немцев.

— Костя! Костя! — кричала Марья Иосифовна, а Павловский, подгоняемый страхом, бежал прочь от этого умоляющего крика. Он бежал, не разбирая дороги, продираясь сквозь кусты, оставляя на сучках и шипах клочки одежды, Бежал минуту… две… три… кажется, целых полчаса. Выстрел за спиной подхлестнул его. Костик вскрикнул, словно стреляли по нему, бросился вправо, потом влево… У него уже не было сил бежать по густому буреломному лесу. Он зацепился за ствол березы и растянулся на серо-зеленом дурно пахнущем мху. Лежа ничком, он икал от страха и стонал. Стон перешел в рыдания. Костик плакал.

Но в конце концов он опомнился и опять вскочил. Над лесом шумел ветер. Качались, скрипели верхушки деревьев. Лес был наполнен громкими шорохами.

Костик не мог бежать — он просто шел, все прочь, все прочь от дороги. По лицу его текли слезы. Он сознавал, что низок, гадок, труслив, сознавал — и только. Впрочем, скоро эти самокритичные ощущения притупились. Гораздо сильнее был страх за свою жизнь. И этот страх гнал Костика все вперед, все вперед — без дорог, без рассуждений, без угрызения совести.

Глава третья

СТРАШНАЯ ДОРОГА

Война разметала Щукиных в разные стороны.

Сергей Васильевич ушел в армию. Марфа Филатовна эвакуировалась с заводом на восток.

Шурочка застряла где-то под Валдайском, в колхозе, куда ее вместе с другими студентами послали на уборку урожая.

Борис уехал на грузовике, отбитом у Гладышева. Он первый раз в жизни убил человека, Этот человек, Гладышев, был подлецом. Судить его некогда было. И некому было судить. В таких условиях их просто расстреливают, не давая ни минуты на размышление, — это немаловажное обстоятельство могло бы с избытком успокоить совесть Бориса. Могло бы… но долго не успокаивало. Бориса удручало, что Гладышев — свой, русский, что он, может быть, принес бы еще пользу. Борису также казалось, что Гладышев не выстрелил бы первым: возможно, он хотел пригрозить в запальчивости…

Но в тот же день Борис убедился, что жалеть Гладышева и ему подобных нельзя.

Сбежал Остапов.

Он сбежал хладнокровно, нахально, подло.

Грузовик, который он вел, двигался последним, и это было, конечно, ошибкой. Ошибся Тюльнев. Не возникло никаких подозрений ни у Бориса, ни у Сони. И Остапов воспользовался этим, он одурачил своих постылых хозяев без особых уловок и ухищрений — до слез легко и просто.

К вечеру колонна выехала из большого леса, и Остапов, отставший к тому времени метров на четыреста, сразу же остановил свой грузовик. Он, видно, хорошо знал дорогу и поэтому выбрал очень удобное