Шлоттвиц переглянулся с Тужилкиным, и оба они, и все прочие присутствующие дружно расхохотались.

Подполковник приказал санитарной команде собрать раненых и, вместе с пленными, отходить за лощину к своим позициям. Батальон шел дальше в наступление, и оставаться здесь кому-нибудь было небезопасно. Кстати, в деревне не оказалось ни одного китайца. Едва в эти края подошел фронт, местное население побросало свои дома и попряталось все в горах.

На выходе из деревни солдаты стали свидетелями изуверского японского душевредства: тот самый офицер, которого взяли в плен Алышевский с Самородовым, уже получивший медицинскую помощь и, казалось, смирившийся со своею участью, вдруг вырвался из-под надзора и с разбегу бросился головой о камни, так что мозги брызнули в разные стороны. Среди русских солдат, довольно повидавших крови и прочих всяких ужасов войны, пронесся вздох внезапного страшного изумления. Они шли мимо распластавшегося в луже крови японца и не могли оторвать от него взгляда. Так и проходили, будто честь отдавали. Прежде все бодро переговаривались между собой, вдохновленные нетрудным успехом, подшучивали, а теперь разом примолкли, насторожились, настолько угнетающее впечатление произвело на всех происшествие. Со смущенною душой теперь шли в наступление солдаты. Хоть так победил русский батальон японский фанатик.

Когда из деревни все вышли – батальон в одну сторону, раненые и пленные – в другую, – откуда-то сверху забила неприятельская артиллерия. Наверное, кому-то из гарнизона удалось спастись и известить своих об этой потере.

Батальон в это время уже вошел в гаолян и рассредоточился по колоннам для атаки. Шлоттвиц собирался подвести людей поближе к вражеским позициям, но пришлось немедленно трубить атаку, потому что японцы теперь в любую секунду могли накрыть их в гаоляне артиллерийским огнем. К счастью, пока они били лишь по деревне, полагая, вероятно, что русские еще там.

Над батальоном с диким ревом, воем резали воздух 75-миллиметровые снаряды. От их отвратительного ноющего, скребущего по сердцу плача хотелось бежать все равно куда, хоть в атаку. А позади батальона, там, где он находился всего несколько минут назад, казалось, извергается вулкан: оттуда раздавался грохот взрывающихся одновременно десятков гранат и шрапнелей. Что там именно творилось, солдаты из гаоляна видеть не могли. Но всем было ясно – от деревни уже ничего не осталось. То, что русские не отважились сделать, опасаясь, как бы не навредить ни в чем не повинным китайцам, японцы исполнили без малейших колебаний. Раз того требовала военная целесообразность.

Подполковник Шлоттвиц решил 12-ю роту, в заслугу за ее давешние молодецкие действия, в бой не посылать, а иметь пока в резерве. И велел Тужилкину держаться позади, при орудиях. А другие три роты он с ходу бросил в атаку на сопку, – в направление на вершину. Хотя путь туда был долог и довольно труден, – приходилось подниматься на приличную кручу, к тому же тащить с собою артиллерию, – но батальонный командир совершенно справедливо рассудил, что эти их изрядные усилия окупятся при атаке, – оборонять вершину, которая сама по себе уже является значительным препятствием для нападающих, неприятель, естественным образом, выставит сил несравненно меньше, нежели на перевалах. Впрочем, и на этом пути русские роты встретил пулеметный огонь, заставивший их вначале залечь, а потом и отползти назад в гаолян.

Русским удалось приметить, откуда бил пулемет. И тогда Шлоттвиц приказал артиллеристам хорошенько обработать это место и вокруг него огоньком. Причем, не открываясь, а прямо из гаоляна.

Для японцев появление артиллерии противника на сопке в полуверсте от их позиций оказалось полною неожиданностью. Иначе бы они, по своему обыкновению, заранее оставили окопы и укрылись на время на противоположном склоне. Но они русский огонь встретили именно в окопах. Да так многие и остались в них, судя по всему. Потому что, когда роты, после третьего залпа батареи, пошли опять в атаку, ни пулеметным, ни даже ружейным огнем никто им уже не досаждал.

Когда русские поднялись почти на самую вершину, они обнаружили там развороченные своими снарядами неглубокие, как-то неосновательно устроенные окопы и несколько десятков убитых и раненых японцев в них. Большинство защитников сопки, конечно, разбежалось, когда по ним забили пушки. Но все равно, очевидно было, что здесь, на самой высоте, японцы наступления противника не ждали, почему и сильных укреплений не построили, и людей выставили совсем немного.

Зато сверху русские увидели, как надежно перекрыли японцы находящийся справа от сопки перевал. Там позиции были устроены в две линии – одна над другою. С артиллерией, – это оттуда, по всей видимости, японцы били по деревне. И солдат там кишело батальона два. Пробить такую позицию вряд ли смогла бы и целая бригада. Но сейчас Шлоттвицу ничего не стоило ее уничтожить. Если бы на этот перевал русское командование повело наступление, Шлоттвиц обеспечил бы проход любых русских сил практически без потерь. Он мог теперь одною своею батареей заставить замолчать всю находящуюся там японскую артиллерию и расчистить для своих путь вглубь японского расположения. Но, увы, наступление в планы командования не входило. Была запланирована лишь демонстрация, которая вполне удалась. Кто же мог знать, что эта демонстрация еще окажется способною привести к столь выдающемуся успеху.

Шлоттвиц расставил роты по склонам сопки и приказал укреплять позиции. Он справедливо полагал, что принес большую пользу для всей русской армии. И, разумеется, командование, узнав об этом, непременно должно позаботиться, как бы усугубить неожиданный успех одного из своих батальонов. Он немедленно отправил полковнику Сорокоумовскому донесение, в котором излагал действия батальона с начала наступления и высказывал соображения по поводу возможного прорыва русских войск, что ему вполне по силам было теперь обеспечить.

Но все эти же самые соображения одновременно пришли в голову и японскому командованию. Японцы очень обеспокоилось неожиданною потерей сопки и реальною перспективой прорыва русских на этом участке фронта. Им теперь требовалось срочно либо выбивать противника с высоты, либо самим отходить из седловины.

Естественно, прежде всего, они попытались вернуть сопку. Сколько там поблизости находилось японских войск, – может быть, полк, – все они были брошены на высоту. Но единственный русский батальон легко отбил эту отчаянную атаку. Особенно успешно действовала артиллерия. На той стороне сопки, где стояли русские пушки, атака неприятеля заглохла, едва начавшись. Японцы там, как рассказывали артиллеристы, прямо «сыпались рядами». В других местах враг был также отражен с большими для него потерями ружейным и пулеметным огнем. Причем в дело пошел их же японский пулемет, захваченный русскими утром в деревне.

Взять сопку малыми силами японцам не удалось. Пришлось командующему 4-й армии генералу Нодзу, убежденному, что здесь готовится крупное русское наступление, подтягивать резервы, собирать силы для более решительного штурма.

А тем временем Шлоттвиц, не дожидаясь каких-либо дальнейших указаний от командования, решился в полной мере использовать всю выгодность своего расположения сверху над неприятелем и наконец обстрелять его позиции на перевале, лежащие теперь перед ним как на ладони. Русским хорошо было видно, как, после первых же разрывов шрапнелей, забегали, засуетились внизу сотни крошечных солдатиков в синих мундирах, как снаряды попадали в самые окопы и оттуда с вывороченною взрывом землей и камнями вылетали и убитые люди.