давно бы была уже там, если бы не она, — указала афинянка на Эрис.

— От моего имени? — закричал Птолемей, топнув ногой. Его могучий голос разнесся по дворцу. Забегали, бряцая оружием, воины.

— Не гневайся понапрасну. Ни я, ни Эрис ни на мгновение не подумали о тебе, а поняли клеветническую ложь. Это человек из твоего окружения, не сомневайся.

— Не может быть!

— Подумай сам, посмотри на изображение пантер, мудрый мой Птолемей. И еще — ты назначил наследником сына Береники, а не своего старшего сына Птолемея — «Молнию». И не моего Леонтиска. За это благодарю тебя, мальчик не умрет от рук убийцы. Но мать «Молнии» сошла в Аид, а я еще жива и царствую…

— Береника?! — голос Птолемея оборвался, как у получившего смертельную рану.

— Нет! — возвращая ему жизнь, прозвучало уверенное слово. — Вот! — Таис подала табличку с именем. Птолемеи пожал плечами.

— Спроси Беренику. Я думаю, имя ей должно быть известно, хоть она и не причастна к мерзкому делу.

Птолемей выбежал. Вернулся он через несколько минут, таща за собой растрепанную Беренику, очевидно, одевавшуюся для пира. Ее тонкое, смертельно бледное лицо исказилось страхом, а черные глаза перебегали с Таис на мужа.

— Знаешь его? — Птолемей выхватил у Таис роковую дощечку. Береника, прочитав, упала к его ногам.

— Мой двоюродный брат с материнской стороны. Но я клянусь Стиксом и мраком Аменти…

— Не клянись, царица (Береника замерла от четко сказанного Таис титула), мы знаем невиновность твою.

Афинянка подняла Беренику, и та, хотя была выше ростом, показалась маленькой перед мемфисской царицей.

— Я прикажу тотчас схватить негодяя! — вскричал Птолемей, ударив в металлический диск.

— Напрасно. Он, конечно, скрылся, едва лишь получил весть о провале покушения. Но ты его запомни, царь! — почти с угрозой сказала Таис, отошла от Береники и повелительным жестом отослала прибежавших на зов слуг. — Я отменяю празднество! Сегодня я буду говорить с моим мужем наедине!

Птолемей не решился прекословить.

Они пробыли в уединении до рассвета, уложив Эрис в одной из комнат. Никто не узнал, о чем разговаривали царь и царица. На рассвете Таис положила перед Птолемеем священный уреос, сняла многоцветные царские бусы и египетскую одежду, надела любимую желтую эксомиду и ожерелье из когтей черного грифа.

С огромной террасы дворца открывались виды на беспредельное море, расцвеченное розовым взглядом Эос.

Птолемей сам принес пурпурного вина критских виноградников и налил две тонкие чаши, выточенные из горного хрусталя еще при первых фараонах Египта.

— Гелиайне, царь! Пусть хранят тебя все боги Эллады, Египта и Азии в славных делах твоих — строителя и собирателя! — Таис подняла чашу, плеснула в направлении моря и выпила.

— Говоря так, ты отрываешь частицу моего сердца, — сказал Птолемей, — я мучительно расстаюсь с тобой.

Лукаво усмехнувшись, афинянка постучала по флакону для вина из рога индийского единорогого зверя баснословной ценности.

— Ты пьешь из него только, опасаясь отравления?

Птолемей слегка покраснел и ничего не ответил.

— Ты пришел в возраст. Пора выбрать только одну царицу. И ты ее выбрал! О чем горевать?

— Незабвенно великое прошлое, когда я сопутствовал Александру и ты была с нами в Месопотамии.

— Незабвенно, но жить им нельзя. Когда будет готов корабль?

— Я дам приказ немедленно круглому судну, с крепкой охраной. Через два-три дня ты сможешь отплыть, только скажи, куда направить кормчего.

— На Кипр, к Патосу.

— Я думал, ты вернешься в Афины?

— Побежденные покойным Антипатром, с Мунихией, запертой македонцами, со свежей могилой отравившегося Демосфена? Нет, пока вы вместе с Кассандром, Селевком и Лисимахом не кончите войны против Антигона. Ты, разумеется, знаешь, что военачальник Кассандра в Аргосе сжег живьем пятьсот человек, а в ответ стратег Антигона полностью разорил и опустошил священный Коринф?

— Что же, это война!

— Война дикарей. Одичали и воины и их начальники, если могут позволить себе на земле Эллады такое, чего не смогли и чужеземцы. Если война проходит на столь низком уровне, то я не жду хорошего для Эллады!

Птолемей смотрел на Таис, внимательно ее слушая.

— Ты говоришь то же, что новые философы, недавно появившиеся в Мусее. Они называют себя стоиками.

— Знаю о них. Они пытаются найти новую нравственность, исходящую из равенства людей. Счастья им!

— Счастья не будет! На западе крепнет Римское государство, готовое весь мир низвести до рабского состояния. Почему-то особенно ненавидят они евреев. Римляне подражают эллинам в искусствах, но в своем существе они злобные, надеются лишь на военную силу и очень жестоки к детям, женщинам и животным. Вместо театров у них громадные цирки, где убивают животных и друг друга на потеху ревущей толпе.

— Они мастера приносить кровавые жертвы? — спросила Таис.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Я знаю пророчество. Страны, где люди приносят кровавые жертвы, уподобляя своих богов хищным зверям — Эллада, Рим, Карфаген — ждет скорая гибель, разрушение всего созданного и полное исчезновение этих народов.

— Надо рассказать об этом моим философам. Хочешь, поговори с ними в Мусее?

— Нет. У меня мало времени. Я хочу свидеться с Леонтиском.

— Он в плавании у берегов Ливии, но еще вчера, угадав твое желание, я послал быстроходный корабль.

— Преимущество быть царским сыном. Благодарю тебя еще раз за то, что ты решил сделать из него простого моряка, а не наследника, наместника или другого владыку. Он похож на меня и не подходит для этой роли.

— Ты передала ему критскую кровь безраздельной любви к морю. А что ты хочешь для Иренион?

— Пусть воспитывается у Пентанассы, моей подруги из древнего рода, чьи имена высечены кипрскими письменами на памятниках острова. Я хочу сделать из нее хорошую жену. У нее есть твой здравый смысл, осторожность в делах и, кажется мне, дальновидность. Раздел империи Александра и выбор Египта до сих пор служат мне образцом твоей государственной мудрости!

— Я выбрал Египет еще по одному соображению. Здесь я царь среди чужих мне народов и создаю новое государство по своему усмотрению, выбирая наиболее подходящих для власти людей. Во время бедствий всегда будут мне защитой те, чье благоденствие связано с моим царствованием. Не повторятся кромешная зависть, клевета, драки и соперничество сильных, но невежественных людей из древних родов, которые не позволили Элладе расцвести, как она могла бы, имея такой великий народ. Ее лучшие люди всегда подвергались клевете и позору. Благодарность знати выражалась в казни, изгнании, предательстве и тюрьме. Вспомни Перикла, Фидия, Сократа, Платона, Фемистокла, Демосфена, нет им числа!.. Еще чашу, теперь мою прощальную.

В свою очередь поднял хрустальную чашу царь Египта Птолемей Сотер и внезапно остановился.

— Мне не в чем упрекнуть тебя