– Конечно же нет, – грустно покачала головой Вирджиния.

– Он никогда не напоминал тебе об этом? Вы ведь знакомы уже несколько лет, верно?

– Теперь-то я понимаю, почему он мне все прощал…

– Ты была такая счастливая, а он должен был сообщить тебе о смерти отца. Это произошло в самом начале лета. Ты тут же заболела и выздоровела только с приходом зимы. Тебе хотелось поскорее отправиться к папе. Я хотела того же, но у меня на руках был маленький ребенок…

– Но почему же Гарри Пенн никогда не говорил со мной об этом?

– Значит, на то у него были причины. Нам не дано знать всего. Никто не заставляет нас раз за разом вспоминать все то, что было с нами прежде, никто не дает нам пожизненных гарантий и не представляет нам готовых схем и точных решений, избавивших бы нас от блужданий во мраке. На деле все эти решения ничего не стоят. Люди, которые захотят понять все и вся и взять этот мир под свой контроль, станут жертвой того, что будет казаться им несущественным. Они будут выглядеть жалкими шутами…

– Они выглядят так уже сейчас.

– Ладно, Вирджиния, – вздохнула госпожа Геймли. – Все мы можем ошибаться. Помни, ты все еще жива. Возможно, тебе не удастся спасти своего ребенка, но это не значит, что ты не должна его спасать. И делать это ты обязана не только ради Эбби. Это твой долг.

Снег падал крупными хлопьями, которые с мягким шорохом кружили по небу, и мать обняла свою дочь.

Вначале о пожаре ничего не знали даже в полицейском управлении. Люди, находившиеся на смотровых площадках огромных, в милю вышиной, башен, видели столбы огня где-то у горизонта и по привычке не обращали на них ни малейшего внимания, считая, что пожарная ситуация в городе не вызывает опасений, поскольку находится под полным контролем.

Официальные лица также не замечали огненных столбов, поднимавшихся над трущобами, ибо их вниманием теперь безраздельно владел Джексон Мид. Трущобные жители успели привыкнуть к пожарам и поджогам, однако на сей раз огненные столбы поднимались куда выше и их было куда больше, чем обычно. В то время как все прочие обитатели Нью-Йорка прятались от холода в своих комфортабельных домах и квартирах с беззаботно игравшими детьми и собаками, спавшими возле каминов, на город наступала незримая армия, обращавшая в пепел и прах его улицы и дома.

После Рождества прошло два дня. Молодые мужчины и женщины беззаботно танцевали в «Плазе», подъемники с ревом сновали по строительной площадке, на автострадах Бруклина и Квинса гудели тысячи машин, заводы продолжали свою ритмичную работу. Недремлющие юристы рылись в грудах распоряжений и правил, обосновывая необходимые решения. Глубоко под землей ремонтники вели нескончаемую войну с трубами и кабелями, обеспечивавшими город светом и теплом. Они двигались с неутомимой решимостью танкистов, управляющих тяжелой техникой, пытались проворачивать огромные десятифутовые гаечные ключи, бесстрашно взирали на разрывы снарядов, прорывали ход за ходом, вели за собой по темным туннелям батальоны рабочих, освещая себе путь шахтерскими лампами. Наряды полиции носились с вызова на вызов, биржевые брокеры держали в каждой руке по шесть телефонных трубок, ученые, стараясь не отвлекаться, корпели над своими трудами. Женщины в белых и розовых платьях кружили в объятиях мужчин в строгих черных костюмах и в белоснежных рубашках по «Плазе». Лысеющие виолончелисты с тонкими усиками и на удивление развратными лицами наполняли музыкой зал с мраморными колоннами, что был украшен розовыми и золотыми лентами, гроздьями свисавшими с колонн и с потолка. На спинки кресел были наброшены прохладные на ощупь норковые шубки. Мимо здания клуба чинно проезжал экипаж за экипажем, северный ветер позванивал заиндевевшими ветвями деревьев. Никто не понимал того, что всему этому веселью вот-вот должен был прийти конец.

Где-то в глубинах трущоб, улицы которых постепенно превращались в безликие бурые пустоши, жили старик и его старуха, державшие маленькую лавочку. Ее деревянные полки обычно были пусты, и лишь время от времени на них появлялись мешки с рисом и сахаром, наполненные керосином бутылки из-под лимонада, старая посуда и уродливые сморщенные овощи. Единственная их комнатка освещалась лампой, заправлявшейся бараньим жиром и отработанным маслом. В самые морозные дни старик и старуха натягивали на себя всю свою одежду и прятались от холода в маленькой каморке, находившейся за грубой, сшитой из мешковины занавеской. Время от времени старик отправлялся на поиски щепок, которые он сжигал в старом кофейнике. Большую часть времени они сидели совершенно неподвижно, понимая, что любое неосторожное движение может стоить им жизни. И все-таки умерли они вовсе не от холода. Они сгорели.

В тот момент, когда веселье в «Плазе» достигло апогея, а вальсировавшие красавицы с голыми плечиками исполнились особой чувственности, старик и старуха услышали странные звуки, походившие разом на шум океанского прибоя и на рев пламени.

Они услышали вой ветра и топот множества людей, которые в эту минуту напоминали диких животных, пытающихся спастись от лесного пожара. Кто-то забарабанил по двери лавки. Старик нервно сглотнул, боясь пошевелиться. По щекам старухи покатились слезы. Тем временем входная дверь слетела с петель и в лавку вбежало не меньше полусотни низкорослых грабителей; они в мгновение ока смели содержимое полок, свалили в кучу доски, ящики и коробки и подожгли своими факелами не только сломанную утварь, но и занавеску, за которой прятались хозяева лавки.

Пламя бушевало уже по всей округе. Оно пожирало неказистые деревянные строения и застывшие от ужаса деревья и расползалось по пропитанным нефтью берегам зловонных речушек и каналов.

Джексон Мид сидел в своей темной комнате, окна которой выходили на залив. Он избрал главным наблюдательным пунктом тридцатый этаж относительно невысокого здания, хотя мог бы устроить его куда выше. Он считал, что в данном случае наблюдательная позиция не имеет никакого значения, будь это заурядный тридцатый этаж или крыша десятимильного небоскреба. Избранное положение – не высокое, но и не низкое – устраивало его как нельзя лучше, поскольку он любил говаривать: «Быстрее всего время утекает через средние врата». Смысл этих таинственных слов оставался неведомым как Мутфаулу, так и господину Сесилу Були, которые тем не менее прекрасно понимали, что Джексон Мид ничего не говорит просто так.

Смонтированная им гигантская машина уже не нуждалась в его контроле, он лишь вполглаза присматривал за разраставшейся в ее недрах чудовищной работой. Тысяча директоров взирала на тысячу экранов, директоров этих, в свою очередь, контролировали старшие контролеры, у которых существовали собственные руководителя и руководители руководителей. Работа велась денно и нощно не только на выросших над заливом прозрачных башнях, но и в нескольких десятках огромных подземных бункеров, где и находились все руководители проекта.

Джексон Мид спокойно следил за происходящим из своего надежно охранявшегося наблюдательного пункта. Время от времени к нему заходили Сесил Мейчер и Мутфаул, дававшие ему краткий отчет о ходе строительства. Большую же часть времени он в полном одиночестве молча наблюдал за работой строительных машин и подъемников.