В одной из своих работ[584]Дэвид Гланц увидел создателя плана «Уран» в Ватутине только из-за отдаленного сходства между «Ураном» и операциями, ранее разрабатывавшимися молодым генералом, когда тот служил в Генштабе. Он тоже представил план, датированный 9 октября. Но, как и в случае с Еременко, речь идет о предложениях, запрошенных Жуковым и Василевским после раскрытия ими командующим фронтами и их начальникам штабов факта существования «Урана». Этот документ ни в коем случае нельзя считать доказательством ватутинского авторства плана контрнаступления под Сталинградом.

Несмотря ни на что, история, рассказанная Жуковым в его «Воспоминаниях», безусловно, выдумана. У нас нет никаких подтверждений факта его посещения Кремля 12 или 13 сентября, ни вообще в период между 31 августа и 26 сентября. Василевский тоже не бывал в Кремле между 9 и 21 сентября. Но можно ли на этом основании отрицать их авторство плана «Уран»? Нет. С другой стороны, не так уж трудно было вообразить себе в основных чертах возможное советское контрнаступление. Сам Сталин обрисовал похожий замысел в письме Черчиллю в июле. Сама конфигурация фронта подсказывала это, советские войска занимали охватывающее противника положение. Какой генерал не увидел бы эту «невозможную военную ситуацию», как выразился Гальдер, в которой оказалась армия Паулюса? Ее авангард, в который входило десять лучших дивизий, оказался зажат в 40 км руин на берегу Волги; ее фланги слишком растянулись с севера на юг на 300 км и были плохо защищены. Какой генерал не увидел бы возможность использовать такое положение? Однако кто конкретно подал Сталину идею проведения этой операции? Кто, если не его главный военный советник Жуков и не начальник Генерального штаба Василевский? Кто другой мог убедить его прекратить лобовые атаки от Котлубани, если не Жуков, собственными глазами видевший их бесполезность, хотя в октябре Рокоссовский возобновил их? «Кто же мог, – пишет Жуков, – производить конкретные расчеты сил и средств для операции такого масштаба? Конечно, только тот орган, который держал в руках эти материальные силы и средства. В данном случае это могли быть только Ставка Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб»[585]. Кто мог выпросить у Сталина шесть недель на подготовку – невероятно долгий срок для вождя, привыкшего вечером потребовать начать наступление завтра утром? Один Жуков, и никто, кроме него.

Мы предлагаем следующую хронологию. Жуков и Василевский встретились в Москве 26 сентября и вместе заложили основы «Урана». Вечером они были на приеме у Сталина и предложили ему идею. В следующие два дня они работали вдвоем, а 29-го Жуков снова вылетел на Сталинградский фронт. Последовательное прибытие на позиции на Дону начиная с 15 сентября 11 дивизий румынской III армии, свидетельствует в пользу такого календаря, поскольку наличие на фланге Паулюса этого слабого звена стало решающим фактором советского плана. 3 октября Жуков вернулся в Москву и до 6-го дорабатывал план вместе с подчиненными Василевского.

Идея была принята Верховным главнокомандующим и ГКО. Мы связываем это согласие с первым выводом, сделанным Сталиным в ходе Сталинградской битвы: Паулюс упустил свой шанс на быструю победу. Сражение распалось на множество локальных схваток за каждый дом, за каждую улицу, за каждый завод, в которых германская армия потеряла свои традиционные преимущества: мобильность, маневренность, поддержку тактической авиации, точный артиллерийский огонь. Перед ней встал призрак нового Вердена. Сражение должно было затянуться, если регулярно подбрасывать в его огонь человеческий материал. Стало ли решающим моментом, заставившим Сталина принять «Уран», донесение Чуйкова, которое легло на стол 28 сентября? Мы думаем, что да, потому что в нем командующий 62-й армией впервые проявил оптимизм относительно исхода уличных боев: «Мы чувствовали, что противник выдыхается. Его атаки были разрозненными, не такими дружными и организованными, как накануне»[586]. В первую неделю октября был вновь сформирован Юго-Западный фронт, его командующим назначен Ватутин. Создание этого нового оперативно-стратегического объединения, призванного сыграть ключевую роль в «Уране», показывает, что на тот момент план был доведен до совершенства и начал воплощаться в жизнь. 6 октября командующих тремя фронтами, которым предстояло участвовать в операции, – Ватутина (Юго-Западный фронт), Рокоссовского (Донской фронт, бывший Сталинградский) и Еременко (Сталинградский, бывший Юго-Восточный фронт) – посвятили в тайну предстоящей операции.

Операция «Уран» (19–23 ноября 1942 г.)

С 6 по 12 октября Жуков во всех направлениях исходил Серафимовичский плацдарм, на котором должны были сосредоточиться войска Юго-Западного фронта. Он отмечал все особенности рельефа местности, характер укреплений, возведенных румынами, возможности маскировки и форсирования Дона, а также подвоза в огромных количествах боеприпасов, горючего и многого другого, необходимого для трех армий этого фронта, создание которого держалось в секрете до конца октября. Такая секретность была важным элементом сокрытия приготовлений к контрнаступлению. Необходимо было, действуя только по ночам или в туман, сосредоточить 400 000 человек, 400 танков, 4400 орудий и 450 самолетов. Доклад Жукова в Генштаб побудил последний перенести основной центр наступления северной клешни из Клетской в Серафимович, в 100 км к западу: это стало единственным крупным изменением, внесенным в первоначальный план. Даже если бы вклад Жукова ограничился только этим, он и тогда был бы решающим. Очевидно, в первой половине октября была окончательно доработана карта, которую подписали он и Василевский. Сталин написал на ней «Утверждаю» и расписался, не поставив дату.

В отсутствие Жукова, 9 октября, Сталин принял очень важное решение: упразднил контроль комиссаров за действиями командиров воинских частей. Двойное командование, возрожденное в июле 1941 года, отныне навсегда исчезает из истории Красной армии. Судя по всему, Жуков никак не причастен к этой мере. По свидетельству Голованова:

«В моем присутствии в разговоре с Верховным Конев поставил вопрос о ликвидации института комиссаров в Красной Армии, мотивируя тем, что этот институт сейчас не нужен. Главное, что сейчас нужно в армии, доказывал он, – это единоначалие.

„Зачем мне нужен комиссар, когда я и сам им был! – говорил Конев. – Мне нужен помощник, заместитель по политической работе в войсках, чтобы я был спокоен за этот участок работы, а с остальным я и сам справлюсь. Командный состав доказал свою преданность Родине и не нуждается в дополнительном контроле, а в институте комиссаров есть элемент недоверия нашим командным кадрам“. Это произвело впечатление на Сталина, и он стал выяснять мнения по этому вопросу. Большинство поддержало Конева, и решением Политбюро институт комиссаров в армии упразднили»[587].