И вот теперь сквозь щель между раздвижными перегородками он наблюдал за тем, что творится в комнате Анны. Неглаженое белье Анны и ее братьев, два обшарпанных чемодана, поверх них – кулек с горохом, старенькая гармоника, возле вешалки – запылившийся венок, детская деревянная лошадка… И больше ничего. На шее свалившейся набок лошадки – российский орден.

Вползла горничная.

– Я постелю вам постель, господин. – В первый раз в жизни его назвали господином. – Если вам понравилась эта русская девушка, я могу вам помочь.

– Каким образом?

– Это будет стоить двадцать иен.

– Но ведь ей всего тринадцать лет.

– Тринадцать, говорите?

Когда Анна с братьями вернулись в номер, они перекинулись несколькими словами. Потом заснули. Он же дрожал от возбуждения на своем жестком матрасе.

На третий вечер он явился с двадцатью иенами, которые он занял у друга. В комнату вползла другая горничная.

После того, как отец с братьями заснули, Анна стала негромко напевать. Он посмотрел в щель. Она сидела на постели, закрыв ноги одеялом. Юбка была аккуратно положена на циновки. На коленях у нее был целый ворох белья. Она штопала его своей японской иголкой.

Послышался гудок автомобиля. Он снова взглянул в щель. Анна спала в обнимку с братом. Были видны только ее волосы. На другом матрасе спали отец с Даниэлем. Он приоткрыл перегородку, подполз к Анне и положил около подушки кошелек. Это был черный кожаный кошелек с красной окантовкой – сегодня он купил в универмаге точно такой же, как и в прошлый раз.

Когда он открыл опухшие от слез глаза, у перегородки лежало два одинаковых кошелька. В новом лежало двадцать иен. В старом – шестнадцать с небольшим. Анна вернула ему в точности ту сумму, которую она похитила у него. В соседней комнате валялся только запылившийся венок. Анна испарилась. Она испугалась его невинности. Он отломил от венка искусственную хризантему, положил ее в кошелек и бросился в кинотеатр. Там показывали уже другой фильм. И имени Анны в программке не значилось.

Луповские были аристократами, революция выгнала их из России, и они превратились в бродяг. В перерывах между сеансами тринадцатилетняя Анна играла на пианино, девятилетний Израэль пиликал на виолончели, а Даниэль – ему было семь – пел колыбельные.

Старшеклассник пришел в общежитие и сказал сестре:

– Кошелек вернули. Я обратился в полицию. Они сказали, что его принесла какая-то бедная русская девочка.

– Это удача. Мы должны ее отблагодарить.

– Она бродяжка. Теперь ее уже не сыщешь – бесполезно. Но мы можем это дело как-то отметить. Давай купим какую-нибудь русскую вещь.

– После революции ничего русского в магазинах нет. Разве только что-то из кожи.

– И все-таки давай купим что-нибудь хорошее. Чтобы надолго осталось.

И в том же самом универмаге они купили сестре красную косметичку из тонкой ягнячьей кожи. Выходя через несколько лет замуж, сестра взяла ее с собой в свадебное путешествие.

Мартовским вечером по тротуару Гинзы шла стайка подростков весьма подозрительного вида. Он уступил им дорогу возле одного из деревьев, посаженных вдоль улицы. Стайку замыкала красивая девушка – ее лицо было белым, как у восковой куклы. Платье в горошек, старая черная шляпа надвинута на глаза, студенческое пальтецо, ноги в сандалиях – ноги, в которые хочется впиться…

Она чуть коснулась его плечом. Он крикнул ей вслед: «Анна, Анна!»

«Не Анна я, а японка», – отчетливо выговорила она и исчезла – будто ветром сдуло.

Бубня про себя «Не Анна я», он вдруг спохватился и полез в карман пиджака. Кошелька не было.

[1928]

Внебрачный сын

1

И он и она были писателями. И уже одно это могло послужить достаточной причиной для заключения брака. Точно так же, как и для его расторжения.

Брак их был прекрасен. Поскольку у нее было достаточно сил для развода.

Их развод был тоже прекрасен. Потому что у нее было достаточно сил, чтобы они оставались друзьями.

А кроме того, и мальчик, рожденный ими, тоже был прекрасен.

И спора о том, кому он достанется, тоже не возникало.

2

Его повесть и ее повесть появились в одном и том же месяце. Но в разных журналах. Он писал о любви к ней, она писала о любви к нему. Ровно то, что и требуется под этим необъятным небом.

Она прочла обе повести подряд. Передернула плечами, подавила смешок. Она кружилась по комнате и пела. Взяв сына за руку, вышла из дому.

На его столе лежали два тех же самых журнала.

– Ну что, давай отпразднуем это дело? Замечательно, правда ведь?

Избегая любопытствующих глаз, они отправились по темной улочке – точь-в-точь как много лет назад.

– После того, как мы простимся, ты ведь отправишься в ту же самую квартиру, где жил до встречи со мной. Грустно тебе станет. Может быть, ты хочешь, чтобы я переехала куда-нибудь подальше?

– Да уж, развестись-то мы развелись, но ты так близко – только руку протяни.

– Давай так устроимся, чтобы и мысли о встрече не возникало.

– Не все так просто. Мы ведь пишем друг о друге. И пишем неплохо.

Они хорошо провели время в ресторане. На обратном пути сын заснул в такси.

– Жалко его будить. Давай уж доедем до тебя – пускай там и останется.

3

Оставшись с сыном вдвоем, отец на следующее утро мучился от того, что не знал, чем его накормить. Даже на привокзальной улице не мог найти ничего подходящего. Он спрашивал мальчика, но внятного ответа не получал. Поэтому решил отвести шестилетнего сына в кафе – он всегда поступал так, когда к нему приходили его молодые друзья.

Так он впервые обрел сына. Рожденный писателем и писательницей, сын был всегда предоставлен попечению няньки. Теперь отец впервые почувствовал, что любит его. Но вот что странно – отец не мог даже выбранить сына за его проказы. Мальчишка все время открывал дверь в коридор и наблюдал, что там делается. Увидев кого-нибудь, он захлопывал дверь и прятался. Потом снова открывал. Понаблюдав за ним минут двадцать, отец сказал:

– Послушай, Кэн, а ты неплохо устроился. У тебя ведь целых два дома есть.

– А ты здесь всегда живешь?

– Да, и ты здесь со мной побудешь несколько дней.

– Несколько – это сколько?

Кэн забрался к отцу на колени и наклонил голову.

На третий день они сошли на остановке возле дома матери. Кэн схватил отца за руку и потащил за собой. На новых шторах лежала огромная тень, отбрасываемая букетом цветов. Похоже, она вспомнила, как украшала дом