и не сам за рулём, а с шофёром. Ну и что? Вернулись-то оба. И хозяин… спокойный, и Рыжий… целый, и морда не опухлая, значит, не схлопотал.

Выйдя из машины, Коррант сразу прошёл на веранду к Гарду. Гройна и Нянька только переглянулись. Гройна вздохнула, а Нянька предупреждающе покачала головой. Гаор быстро сбегал переодеться из выездного в обыденное и занялся машиной. Помогавший ему Тихоня, разумеется, заметил застрявшие в шинах травинки, но спрашивать не стал: тут явно лишние знания будут только вредны и для здоровья опасны. И все по своим делам, но так и шмыгали мимо веранды, прислушиваясь. Но говорили там тихо, что, кстати, бывает даже опаснее громкого скандала.

Наконец дверь комнаты Гарда распахнулась, и Коррант громко, но спокойно позвал:

— Гройна! — и будто только заметив: — Ага, Нянька, и ты зайди.

А, когда они вошли, дал им посмотреть на сидящего на кровати Гарда, заплаканного, но явно небитого, хотя… что глава и хозяин умеет и словами так приложить, что уж лучше бы побил, вся усадьба знает.

— Так, — Коррант, стоя посредине комнаты, начал распоряжаться: — За глупость Гарду трое суток домашнего ареста. Чтоб отсюда ни на шаг. Запирать не буду, но еду и прочее сюда приносите и выносите. Понятно? — Обе женщины кивнули. — А чтоб до самых потрохов прочувствовал и запомнил, Нянька, скажешь Большухе, ну, и сама ему травок подберёшь, чтоб его эти трое суток выворачивало верхом и низом.

Нянька ещё раз внимательно оглядела Гарда и рискнула возразить:

— Так он, вроде, чистый.

— Я сказал — для памяти, — чуть прибавил металла в голосе Коррант. — А замечу поблажку… — и многозначительно посмотрел на Гройну.

Гард, не сдержавшись, всхлипнул. Коррант поморщился и вышел, бросив на ходу Няньке:

— Зайдёшь ко мне потом.

— Слушаюсь, хозяин, — поклонилась та, и, когда за ним закрылась дверь, посмотрела на Гарда. — Ладноть тебе, могло быть и хуже.

— Да, — Гройна вытерла глаза. — Как ты мог, сынок, как ты мог…

На этот раз Гард только судорожно сглотнул и спросил:

— Читать хоть можно?

— А чего ж нет, — усмехнулась Нянька. — Почитай, пока я травки заварю. Потом-то тебе не до чтения будет.

— Я тебе «Библиотеку приключений» принесу, — пообещала Гройна. — Какой том?

— Любой, — вздохнул Гард. — Я их все уже наизусть знаю.

Обе женщины, которых он знал, любил и беспрекословно слушался с детства, сколько себя помнил, ободряюще улыбнулись ему и вышли.

Оставшись в одиночестве, Гард снова вздохнул. Да, конечно, лопухнулся он здорово. Но Рыжий… мог бы и сам ему всё это сказать, а не доносить сразу отцу. Тихоня на что трус, а ведь побежал к Рыжему, а не к хозяину, а Рыжий… Сам-то он откуда всё это знает… Пробовал? Но кто даст рабу такую ценность? И зачем? О Рыжем и так уже анекдоты по всему Дамхару ходят, сам слышал ещё прошлым летом, что Капитанов Рыжий трахает всех везде и всегда. А отец явно сказал не всё, о чём-то умолчал, но…у отца, если не захотел сказать, то никак и никогда не выспросишь. И сразу всплыл обрывок сегодняшнего разговора…

…— Отец, а что я скажу? Ну, этому…

— Правду, — отец усмехается. — И только правду. Отец узнал и отобрал. Со всеми вопросами и претензиями ко мне.

— А… плата?

— Я сказал. Ко мне. Я найду что ответить…

… Это в самом деле так. Отец сможет.

Открылась дверь и вошла Гройна, а следом за ней целая процессия: Большуха с фарфоровой кружкой, полной слегка парящей тёмно-зелёной жидкости, Милуша с небольшим глубоким тазиком и Белёна с «поганым» ведром. Гройна положила на стол стопку пухлых затрёпанных томиков, а Большуха протянула Гарду кружку.

— Пей.

Кружка тоже была знакома с детства. Из белого толстого фарфора с красными и синими цветочками в россыпь. Специально для всяких домашних лекарств: травяных отваров, горячего молока с маслом или содой… Гард покорно взял кружку, вдохнул странный — таким его ещё никогда не поили — запах.

— Пей-пей, — повторила Большуха. — Не горше того.

У Гарда на языке завертелись сразу и вопрос: «А ты откуда вкус у того знаешь?», — и горестный ответ: «Да я того и попробовать не успел!». Но, так и не решив, что именно лучше сказать вслух, Гард заставил себя опустошить кружку.

— То-то, — удовлетворённо кивнула Большуха.

Гройна погладила сына по голове и вышла последней. Мягко стукнула, закрываясь, но не запираясь, дверь.

Гард прислушался к себе. Вроде ещё не начало действовать. Он взял наугад один из томиков и лёг на кровать. Вообще-то лёжа читать не рекомендуется, но больному, а он сейчас такой и есть, позволительно. Оказались «Подводные приключения», перевод с алеманнского, вот и начнём с «Бессмертного адмирала», он и раньше любил эту повесть больше других. Почитаем, пока…

А о чём там хозяин со своей Нянькой говорил, никто так и не узнал. Услышали только, пока дверь за ней закрывалась, строгий, но не злой вопрос:

— Ты знала?

А её ответа уже не услышали. Кто что понял или о чём догадался, все про себя держали, не понимая, а чувствуя, что говорить об этом нельзя.

Через три дня бледный исхудавший и даже чуть позеленевший Гард пришёл в гараж, покосился на Тихоню, сосредоточенно мывшего малый фургон, покрутил головой, проверяя, нет ли ещё кого, и спросил:

— А Рыжий в рейсе?

— Ну да, — кивнул Тихоня, старательно не отрываясь от работы.

…В тот день вечером, даже, вернее, ночью, когда всё утихло, все улеглись, а Рыжий уже вполне благодушно дочитывал газету, он рискнул свеситься со своей койки и спросить:

— А мне теперь с ним как?

— А никак, — сразу понял его Рыжий. — Ему отец всё что надо и как надо сказал.

— А будет спрашивать если?

— Чего?

— Ну… откуда знаю.

— А ты ничего и не знаешь.

Рыжий оторвался от газеты и вполне выразительно подмигнул…

…И сейчас Тихоня с радостью убедился, что старый приём — а я что, я и знать ничего не знаю — срабатывает. Хозяйчик тоже всё понял и ни о чём спрашивать не стал. Ну, а если дурости хватит к Рыжему с вопросами полезть… то опять же, как говорил один в той, запретной для называния, камере: «Твоё здоровье — не моя печаль».

Гард помялся, потоптался и ушёл. Ну да, сам понимает, что толку от него сейчас никакого, только мешать будет. И всё-таки… всё-таки обидно. Тихоня явно ведь что-то знал, раз сразу побежал к Рыжему, и Рыжий знал, и мама, даже отцовская Нянька, а об отце и говорить нечего, но почему ему не сказали,