Сердце у меня колотится так, что готово выскочить из груди. Дедушка никогда не упоминал Лену ни в одной из версий событий, произошедших в ночь смерти моего отца. Зато он совершенно определенно посоветовал мне положить ее в гроб. И вскоре я узнаю, почему.

– Что вы видите? – интересуется директор похоронного бюро.

– Кровь.

– Могу я взглянуть? – умоляющим голосом просит он, как восторженный четырехлетний ребенок.

– Одну минуточку.

Я осторожно поворачиваю Лену в руках и рассматриваю ее голову. Хотя и размазанная – очевидно, когда ее чистила Пирли, – кровь, похоже, попала на шерсть маленькими брызгами. В одном месте капли располагаются особенно густо – здесь Пирли, очевидно, просто недоглядела. Большая часть кровавых пятен приходится на голову Лену, тогда как на остальное тело их попало совсем немного. Создается впечатление, что ее попросту сунули головой в рану в попытке остановить сильное кровотечение. Неужели это папа прижал мою любимую зверушку к ране, пытаясь спастись? Это вполне возможно, хотя, учитывая огромное выходное отверстие от пули у него на спине, такой шаг никак не мог сохранить ему жизнь.

Ты смотришь прямо на ответ, – звучит у меня в голове негромкий голос. – Смотришь на него, но не видишь…

Голубое свечение стало ярче. Я медленно поворачиваю голову Лены, внимательно рассматривая ее со всех сторон. Не упускаю я и швы у нее под подбородком. Почему ее шерстка была разорвана именно в этом месте? Если папа сунул ее в рану на груди, то что могло разорвать плюшевую шкуру? Сломанное ребро? Очень может быть. Когда я поворачиваю Лену так, чтобы иметь возможность рассмотреть ее нос, ответ внезапно обрушивается на меня – как пригоршня ледяной воды, которую кто-то плеснул мне в лицо.

На лбу у Лены виден безупречный полукруг голубого свечения, почти идеально соответствующий по размеру верхнечелюстной дуге взрослого человека. В моем распоряжении недостаточно данных, чтобы провести сравнительный анализ с конкретными зубами определенного человека, но и без него я твердо уверена в том, что полукруг на мехе Лены в точности совпадет с верхними зубами папы.

Мой отец задохнулся и умер.

В первый раз перед моим мысленным взором события той ночи разворачиваются именно так, как они происходили на самом деле. Дедушка сунул Лену в рот отцу – возможно, для того, чтобы заглушить крик боли, но скорее всего, чтобы довершить начатое убийство. Пока отец лежал на полу, истекая кровью, как раненный в брюхо олень, пока Пирли бежала из главного здания в помещение для слуг, дед сунул мою любимую игрушку в рот папе и зажал ему нос, чтобы побыстрее прикончить. Чтобы заставить его умолкнуть навеки.

Но мой отец больше не будет молчать. Подобно крови Авеля, кровь папы взывает к отмщению из могилы. И, подобно убийце Авеля, мой дед скоро будет заклеймен. Заклеймен и покаран.

– Теперь я могу взглянуть? – настаивает мистер МакДонахью.

Я рассеянно киваю в знак согласия.

Он приподнимает пиджак и смотрит в темноту.

– Будь я проклят! Совсем как в сериале «CSI: полиция Майами».

– Совершенно верно, – бормочу я. – Мне нужно еще раз взглянуть на тело, сэр.

Он опускает стекло и вытягивает шею, чтобы оглядеться по сторонам.

– Катафалк уже увез его в похоронное бюро.

– Я должна увидеть тело еще раз, до того как его отправят в Джексон.

– Тогда вам лучше поспешить. Фургон судебно-медицинского эксперта уже может ждать прибытия катафалка. Они просто перенесут гроб из одного автомобиля в другой, не занося в похоронное бюро.

Я завожу мотор, сдаю задом на асфальтированную дорожку и, прибавив газу, устремляюсь к воротам кладбища в четырехстах ярдах впереди.

– Вы должны высадить меня у моей машины, вы не забыли? – напоминает мистер МакДонахью.

– Я не могу терять времени. Я сама отвезу вас в бюро.

Он сердито смотрит на меня.

– Остановите автомобиль немедленно, юная леди.

– Речь идет о расследовании убийства, сэр. Дело ведет ФБР. Пожалуйста, оставайтесь на месте.

Не знаю, поверил мне мистер МакДонахью или нет, но он усаживается поудобнее и умолкает. Я мысленно благодарю Господа за то, что он услышал мои молитвы.

Перед похоронным бюро МакДонахью на два квартала в обе стороны выстроились припаркованные автомобили. Это стало уже традицией или приметой в Натчесе: вы видите автомобили, припаркованные здесь, и понимаете, что кто-то умер. Кто-то белый. У чернокожих свои похоронные бюро. И свои собственные кладбища. Некоторые вещи не меняются или меняются очень медленно.

– Поверните сразу за железнодорожным переездом, – командует мистер МакДонахью. – Комната для бальзамирования располагается вот за той дверью гаража.

Я делаю левый поворот, затем еще раз поворачиваю налево и въезжаю на стоянку, предназначенную для большегрузных автомобилей. Здесь стоит высокий черный катафалк, сверкающий на солнце, а рядом с ним припаркованы несколько дорогих седанов. Вероятно, они принадлежат семейству покойного, которое прощается с ним в похоронном бюро.

– Вот сюда, – говорит МакДонахью.

Он входит в пристроенный гараж, минуя «Додж-Караван», в салоне которого смонтированы направляющие салазки. Позади него стоит фургон, который был на кладбище. Какой-то юноша смывает с него грязь, поливая водой из зеленого садового шланга.

– Человек из Джексона уже прибыл? – обращается к нему МакДонахью.

– Еще нет, сэр.

– Вам повезло, – бросает он мне через плечо.

За воротами гаража открывается короткий коридор, вдоль обеих стен которого выстроились перевернутые гробы, закутанные в пластиковую пленку. Он ведет к двери, на которой красуется знак биологической опасности. МакДонахью стучит в дверь, но никто не отзывается. Тогда он распахивает ее.

Гроб с телом моего отца стоит на полу комнаты для бальзамирования. Его бронзовая поверхность вытерта насухо – вероятно, чтобы избежать попадания грязи в помещение, а не из уважения к покойному. На этот раз я не жду МакДонахью. Я подхожу к гробу и открываю крышку сама.

– Вы сшиваете десны вместе? – задаю я вопрос. – Или пользуетесь игольчатым скобосшивателем?

– А вы разбираетесь в своем деле, – ворчит он. – Мы пользуемся скобосшивателями с тех пор, как они появились в продаже.

Стараясь сдержать эмоции, грозящие поглотить меня, я натягиваю латексные перчатки из коробки, стоящей на столе, склоняюсь над телом отца и прикасаюсь к его губам. Легким нажатием мне не удается их раздвинуть.

– Иногда нам приходится использовать суперклей, – говорит МакДонахью. – Чтобы они не расходились. В остальных случаях бывает достаточно вазелина.

Стараясь не повредить обезвоженную кожу, я нажимаю сильнее.