– Чтобы помочиться, ты имеешь в виду?

Она краснеет до корней волос.

– Нет. А если он пытался продолжать, я испытывала ужасную боль. Я не хочу больше об этом говорить, хорошо? Просто не могу. Я даже не уверена, что помню из того, что было на самом деле, а что выдумываю. Но одно я помню совершенно точно… – Она комкает бумажное полотенце и прикладывает влажный комок к глазам, но нового потока слез остановить не в силах. – То, как смотрела на меня Энн. По вечерам, особенно когда мама уходила играть в бридж, Энн удалялась в кабинет отца, чтобы занять его. А я оставалась в своей комнате. Я знала, что она ненавидит бывать там. Я знаю, что она боялась его. В глубине души я тоже очень боялась отца, хотя не призналась бы в этом никому. Даже самой себе. Как можно бояться своего отца? Он любил меня и заботился обо мне. Но всякий раз, когда Энн оставляла меня и шла туда, чтобы провести какое-то время в его кабинете, она смотрела на меня так, как смотрят на того, кого хотят защитить.

Подбородок у матери дрожит, как у маленькой девочки. Я не уверена, что она долго сможет выдерживать этот разговор.

– А теперь, – говорит она, – я совершенно точно уверена, что именно это она и делала. Защищала меня от него. Она была всего на четыре года старше, но… Боже мой, я не могу даже думать об этом!

Она роняет голову на руки, и тело ее сотрясается от рыданий. Я склоняюсь над ней и обнимаю так крепко, насколько хватает сил.

– Я люблю тебя, мама. Я очень сильно люблю тебя.

– Я не понимаю, как… По крайней мере, Энн пыталась защитить меня. Но я не сумела защитить тебя… моего собственного ребенка.

– Ты не могла, – шепчу я в ответ. – Ты не смогла защитить даже себя.

Она выпрямляется и стискивает зубы, явно злясь на себя.

– Мама, ты даже не понимала и не знала, что с тобой случилось. Не понимала разумом, во всяком случае. Я думаю, ты не сознавала этого вплоть до вчерашней ночи.

– Но как это возможно? – Она взглядом умоляет меня объяснить ей. – Энн знала. А почему я ни о чем не догадывалась?

– Я думаю, что все мы просто отгоняли от себя подобные мысли, потому что признать, что он так поступал с нами, значило согласиться с тем, что он не любил нас. Что он заботился о нас не ради нас самих… а ради себя. Чтобы использовать.

Мать берет меня за руку и стискивает ее, как клещами.

– Что ты собираешься делать, Кэт?

– Хочу заставить его признаться в том, что он делал.

Она качает головой, глаза ее полны ужаса.

– Он никогда не сделает этого!

– У него не будет другого выхода. Я намерена доказать, что он делал это. А потом я собираюсь сделать так, чтобы он понес наказание за свои поступки.

– Он убьет тебя, Кэт. Просто убьет.

Я начинаю возражать, но мать права. Дедушка стерилизовал свою десятилетнюю дочь, чтобы иметь возможность растлевать и насиловать ее после достижения зрелости, не боясь, что она забеременеет. Он убил ее будущих детей ради нескольких жалких лет удовольствия. И в конце концов из-за этого она сошла с ума.

Он убил моего отца, чтобы защитить себя.

Он, не колеблясь, убьет меня по тем же соображениям.

– Он когда-нибудь говорил тебе что-нибудь подобное? – спрашиваю я. – Он угрожал тебе?

– Нет, – тоненьким и жалким голоском отвечает мать. Но внезапно глаза у нее начинают дико сверкать. – Я убью твою мать, – шипит она. – Я отправлю ее вниз по реке, и она больше не вернется. Совсем как те маленькие ниггеры, что исчезли без следа.

Мать говорит шепотом, как насмерть перепуганный ребенок, и от звука ее голоса у меня по спине бегут мурашки. Я снова успокаивающе обнимаю ее.

– Я знаю, что ты его боишься. Но я не боюсь. Для нас с тобой лучшая защита – правда. А правда лежит в папином гробу.

В глазах у нее мелькает огонек.

– Почему ты так думаешь? Что может рассказать тебе тело Люка?

– Я сама толком не знаю. Может быть, ответ подскажет Лена. В моем сне папа пытался что-то сообщить о Лене, и я должна узнать, что именно.

– Ты и вправду в это веришь? Что он пытался поговорить с тобой?

– Нет. Я думаю, что видела что-то в ту ночь, когда умер папа. Видела, но потом подсознание заблокировало это воспоминание. И я не вспомню, что это было, пока гроб не откроют и я не загляну в него. Может быть, не вспомню даже тогда. Может быть, для этого потребуется повторное вскрытие. Но, мама… я не смогу ничего этого сделать без твоей помощи.

Она смотрит на стол, и в глазах ее отражается страх. Но и что-то еще.

– Люк был славным парнем, – бормочет она. – Ему пришлось многое пережить на войне, и это его изменило, и не в лучшую сторону, но прикончила его все-таки наша семья.

Я жду продолжения, но она молчит.

– Мама, ты мне поможешь?

Когда она наконец поднимает глаза и встречается со мной взглядом, я вижу в них то, чего никогда не видела ребенком.

Мужество.

– Говори, что я должна сделать, – шепчет она.

Могильщики трудятся уже пару часов, их потные спины согнуты над мотыгами и лопатами под лучами палящего солнца, хотя сейчас всего одиннадцать часов утра. Их шестеро: немолодые, но крепкие чернокожие мужчины в рабочих комбинезонах цвета хаки. Они копают медленно, но упорно и безостановочно, подобно стайерам, бегунам на длинную дистанцию, и мускулы перекатываются под блестящей на солнце кожей, а каждые полчаса они устраивают перекур. Они уходят за стену, чтобы выкурить по сигарете марки «Кул», и угощают ими машиниста экскаватора, который восседает на своей желтой машине, подобно императору на троне, чтобы перенести гроб на последние несколько ярдов и водрузить его на катафалк. Из-за того, что наш участок расположен в самой старой, заросшей деревьями и кустарником части кладбища, грунт неудобен для работы ковшом экскаватора. Но могильщики уже добрались до крышки гроба. Его полированная поверхность тускло сверкает на солнце. Они делают подкопы с обеих сторон, чтобы подвести под гроб стропила, а потом лебедка поднимет наверх то, что должно было навсегда остаться под землей.

Понадобилось целых девяносто минут напряженных совместных усилий, чтобы привести этот процесс в действие. Сначала я отвезла мать в контору адвоката Майкла Уэллса на Уолл-стрит, который отложил завтрак ради того, чтобы помочь нам составить письменные показания под присягой. Затем мы перешли на другую сторону улицы, в здание суда, где передали письменные показания в канцелярию суда лорда-канцлера, после чего судья подписал постановление, разрешающее в одностороннем порядке провести эксгумацию с целью повторного вскрытия тела Люка Ферри. Имея на руках постановление суда, я высадила мать у ее магазина и позвонила директору похоронного бюро, кладбищенскому распорядителю и судебно-медицинскому эксперту в Джексоне. Последний настолько горел желанием помочь мне, что я заподозрила, что здесь не обошлось без вмешательства специального агента ФБР Джона Кайзера.