он, глядя холодными глазами на Сумарокова. — Вы, кажется, мягкосердечны, господин камер-юнкер голштинского герцога.

Горбун, воспользовавшись удобной минутой, юркнул в двери. Бирон и Сумароков остались вдвоём.

XVII

— Императрица просила вас, — своим резким голосом начал Бирон, — сообщить мне дополнительные подробности.

Сумароков поклонился.

— Мне было поручено передать лично её величеству, — произнёс он.

Бирон угрюмо взглянул на него.

Это был первый русский, приветствовавший новую императрицу и привёзший ей важные вести. Под первым впечатлением, узнав, что Сумароков камер-юнкер голштинского герцога, чей сын является ближайшим наследником престола, Анна сухо и недоверчиво встретила этого гонца. Но, прочитав письмо графа Ягужинского, она была готова изменить своё отношение. Письмо Ягужинского придало ей много бодрости. Из этого письма она узнала, что против министров Верховного Совета существует партия тоже сильных родовитых людей — Черкасский, Барятинские, фельдмаршал Трубецкой, её родственники Салтыковы, духовенство в лице виднейшего члена Синода Феофана Прокоповича[33], сам Ягужинский и много других, с которыми не очень‑то легко будет справиться верховникам. Под влиянием письма Анна хотела чем‑нибудь отблагодарить Сумарокова. Но этого не мог допустить Бирон. Он уже успел оценить стройную фигуру и красивое лицо русского капитана.

Не противореча Анне, он вместе с тем искусно заметил, что граф Ягужинский — одно, а его посланец — камер-юнкер голштинского герцога — другое, что надо быть осторожной, а все сведения лучше соберёт он, Бирон, и передаст императрице. Личное свидание излишне. Императрица всегда успеет наградить этого капитана, если его сведения и усердие заслужат того; Анна, по обыкновению, согласилась с Бироном и поручила ему поговорить с Сумароковым.

Ответ Сумарокова раздражил его. Ещё находясь сам в неопределённом положении и тревоге за свою дальнейшую судьбу, он уже злобно и ревниво относился ко всякой попытке приблизиться к Анне помимо его.

— Однако это приказ императрицы, — проговорил он. — Первый приказ первому своему русскому подданному, — с ударением добавил Бирон.

— Я повинуюсь, — сухо ответил, наклоняя голову, Сумароков. — Что угодно вам знать?

С едва скрываемой ненавистью глядел он в лицо дерзкого фаворита: чувство злобы и обиды росло в нём. Он видел себя не в положении верноподданного, принёсшего первым великую радостную весть, а в положении чуть ли не узника, допрашиваемого дерзким чужеземцем. Сумароков чувствовал себя глубоко униженным; кроме того, ещё в Москве он хорошо знал, что представляет собою этот сомнительный курляндский дворянин, но он видел теперь и понял, какую силу имеет этот Бирон при дворе герцогини и как будет трудно отделаться от него; и на одно мгновение, помимо своей воли, он пожелал удачи верховникам, требовавшим, чтобы Анна не брала с собой Бирона.

— Всё, что граф Ягужинский приказал вам словесно передать её величеству, — холодно ответил на его вопрос Бирон.

Этими словами Бирон ставил Сумарокова на место простого лакея, передающего слова барина.

Сумароков вспыхнул и резко сказал:

— Граф Ягужинский не приказывал мне, а как своего адъютанта и русского дворянина и единомышленника просил пренебречь опасностями и донести самодержавице всероссийской о том, что и от кого она ожидать может.

— Да? — с видимым равнодушием произнёс Бирон. — Так в чём же дело? Вы знаете, императрица ждёт: каждую минуту может приехать посольство Верховного Совета, а вы ещё ничего не сказали, — значительно добавил он.

Бирон словно играл с ним. Сумароков понял это, выпрямился и, слегка побледнев, ответил:

— Передайте её величеству, что верховники не хотят, чтобы вы ехали в Россию.

Бирон усмехнулся. Это он узнал из письма графа Рейнгольда. Сумароков заметил эту усмешку и, повинуясь злобному чувству, подумал: «Так я ж пройму тебя, бестия!» И громко сказал:

— Граф Ягужинский просил передать императрице, что в настоящее время, если не уступить верховникам, то ни он, ни его сторонники не поручатся за вашу голову, — медленно, с чувством глубокого удовлетворения закончил Сумароков.

И действительно, впечатление от этих слов могло быть приятно его униженному сердцу. Лицо Бирона позеленело, рот странно скривился, словно судорогой.

— Вас могут убить на дороге или казнить в Москве, — со злорадством продолжал Сумароков. — Вот что поручил передать мне граф Ягужинский.

— Это всё? — хрипло спросил Бирон.

У Сумарокова пропало всякое желание передавать детально все многочисленные советы Ягужинского. Он неопределённо махнул рукой. Бирон встал. Он уже овладел собою.

— А теперь, — начал он своим деревянным голосом, — от имени императрицы я должен сообщить вам, что в случае приезда министров императрица лишена какой‑либо возможности оказать вам покровительство… а они приезжают скоро… я бы советовал вам бежать сейчас же… Императрица ничего не будет иметь против этого. Со временем она наградит вас.

Он слегка поклонился и вышел, оставив в грязном, сыром подвале взбешённого Сумарокова.

«Бежать, — думал он. — Легко сказать! Но как? Где взять лошадей? Надо бы повидать Якова, да он остался на постоялом дворе».

Сумароков в волнении ходил из угла в угол по тёмному подвалу. Он чувствовал себя словно в западне. Недоброжелательное отношение к нему Бирона было очевидно, и Сумароков довольно верно истолковал эту недоброжелательность чужеземца — фаворита к русскому офицеру. Он видел также и безучастное отношение к нему новой императрицы.

«Какие тут награды! — с горечью думал он. — Унести бы только ноги. Знать, сильны верховники, что сама императрица боится их. Не проиграл ли граф Ягужинский?..»

Тревога за настоящее, опасения за будущее охватили Петра Спиридоновича. И действительно, положение его было из очень тревожных. Если бы он и убежал сейчас, он легко мог натолкнуться на посольство. Зная энергичный характер Василия Лукича, он мог ожидать не только унизительного ареста, но даже немедленной казни. Затерянный, одинокий, среди чужих людей, предоставленный самому себе, он, несмотря на своё мужество, почти упал духом.

В комнату вошёл Авессалом. Маленький горбун сел в угол, поджав под себя ноги, и блестящими глазами следил за Сумароковым.

— Что, хорош? — вдруг спросил он с тихим, злорадным смехом.

Сумароков остановился.

— Да, да, — продолжал горбун. — Вы ещё узнаете его, Россия не то, что Курляндия. Там есть где разгуляться его хлысту. Что шут Авессалом! Любая собака стоит его! То ли дело хлестать русских бояр.

Сумароков покраснел от гнева.

— Молчи, — закричал он, топнув ногой. — Ты забыл, что есть императрица!

Горбун злобно усмехнулся.

— А здесь его герцогиня Курляндская, — сказал он. — В чём же дело?

Сумароков понял, что горбун