Но чтоб владенья наши ближе к морю

Переместить. Чтоб темной и соленой

Водой наполнилась расщелина меж нами.

И если скажешь: «Смерть», то я отвечу: «Море».

Пускай Персей не голову Медузы

В змеином венчике, с остекленелым взглядом,

Но голову прекрасную Нарцисса

На свежесрезанном стебле – по центру

Щита зеркального умело укрепит.

Самовлюбленность – мать самозабвенья.

И взгляд в себя ушедших, сонных глаз,

Навеки слившихся с речной водой и эхом,

Быстрей и резче будет умерщвлять

Врагов, чем белый лик Медузы,

Что сам себе – вуаль и склонен год от года

Быть все прозрачней, все желеобразней…

Тем более когда прилив. Когда тепло и мутно.

В моря вливаются истерзанные реки —

Так руки вспять спешат к плечам округлым,

Чтоб влиться в них. А пальцы – ручейки,

Источники для остального тела,

Что скромно затерялись в темной чаще

Мхов и лесов далеких. Там и ландыш.

Он не нарцисс. В нем ни любви, ни яда.

Одна лишь свежесть. И она – смертельна.

От Каспия – на север. Волком русским

Бегу по ягоды, чтоб шубу уберечь.

А где-то ангел точит нож кривой.

И грузный бог ручья играет с телом нимфы…

И если скажешь: «Сон», то я отвечу: «Слово».

Пока Бессмертный читал, Дунаев отчего-то все более впадал в бешенство.

«Развели беспризорников, блядь! Вот из-за такого разгильдяйства и войну выиграть не можем! – думал он. – От них и воровство, и мародерство, и грязь! А тут им, паразитам, еще стишки читают!» Он заметил, что Радный заслушался, а кобура у него на поясе расстегнута. Незаметно он вытянул из кобуры Радного наган и, отступив на шаг, стал целиться в затылок Максимки. От злобы его так трясло, что дуло нагана прыгало как сумасшедшее. «Пришью паразита!» – думал он. Но этому не суждено было совершиться.

В тот момент, когда Дунаев приготовился уже выстрелить, Максимка вдруг слегка развернулся и сделал малозаметное движение локтем. Что-то свистнуло, сверкнуло, и Дунаев вдруг почувствовал такую резкую боль в руке, как будто его ударили топором. Пистолет взлетел и выстрелил уже в воздухе, описывая дугу. Дунаев свалился на землю с воплем. Оказалось, Максим Каменный метнул в Дунаева поднос – да так точно, что едва не отрубил Дунаеву кисть руки.

– Что, срезал, дядька?! – звонко крикнул Максимка. – То ли еще будет!

«Как же он увидел? Я же сзади стоял!» – думал парторг. И только потом сообразил, что мальчонка наблюдал за ним с помощью зеркального подноса. Поднос и был для него «зеркальным щитом Персея».

Бессмертный, Радный и Джерри зааплодировали.

– Отныне ты – воин, – сказал Бессмертный мальчишке. – Реакция у тебя хорошая. Оружие свое ты уже приобрел. Поднос будет тебе и щитом, и мечом. И зеркалом.

Дунаев, несмотря на дикую боль в руке, тоже был восхищен. Его злоба куда-то исчезла. Он догадался, что злобу на него навеял Бессмертный, чтобы создать для Максимки ситуацию боевого испытания.

Парторг приблизился к пареньку и произнес:

– Ну, Максим… Как тебя по батюшке?

– Ароныч, – подсказал мальчонка.

– Ну, Максим Ароныч, ты молодец! Есть у тебя боевые таланты, видать. Разреши приветствовать тебя как члена нашей диверсионной антифашистской группы.

Черные глаза мальчугана весело блеснули.

– Это что – хуйня полная! Подумаешь – ловко кинул поднос! Это все могут. Вы еще увидите, на что я способен. Что там немцы – кого они вообще волнуют, эти жалкие карлы? Да вы поставьте передо мной все армии мира со всей их боевой техникой, присовокупите к этому Небесное Воинство и Воинство Преисподней – я даже не посмотрю на этот дребезг! Просто подброшу на хую – и все! Для меня все армии мироздания как брызги мочи! Да что армии! Сложите вместе все извержения вулканов, прибавьте все наводнения, смерчи, циклоны, тайфуны, торнадо, добавьте все молнии, которые когда-либо метались между землей и небом, влейте сюда все землетрясения, начиная от Великих Судорог, сотрясавших Землю в младенчестве, прибавьте к этому тяжесть метеоритов и температуру ядра Земли… Соберите все это в единую силу, сконцентрируйте эту силу в одном УДАРЕ и обрушьте этот УДАР на меня! Вам придется постараться, чтобы я вообще обратил хоть какое-то внимание на этот УДАР. Подумаешь, какая-то сопливая хуйня щекочет! Нельзя ли посильнее пощекотать, а то даже на смех и то не пробирает!? Да я ВСЕ на хую вертел! Я скорость света ебал! Я Солнце, Луну, все планеты через хуй кидал! Я черную дыру ебал! Я антиматерию ебал!!!

Мальчишка разошелся не на шутку. Его новые коллеги по «диверсионной группе» молча внимали этому неожиданному потоку бахвальства. Дунаев стоял, оторопело открыв рот, не зная, как на такое следует реагировать. «Может, у него припадок? – подумал он. – У меня у самого такие бывают, когда я кричу “я – гений” и все вокруг уничтожаю. Но что же с пацаном-то делать? Ведь совсем ребенок еще!»

Джерри ухмылялся, поигрывая граблями. Радный удрученно покусывал нижнюю губу. И только Бессмертный слушал Максима Каменного, сохраняя сухое и серьезное выражение лица.

– Хорошо, – наконец сказал он своим обычным тоном усталого тренера. – Каменный внятно обрисовал ситуацию. Этим он подвел черту нашим сегодняшним занятиям. На сегодня – все. Завтра у нас, товарищи, воскресенье. Но отдохнуть нам с вами не удастся. Много работы. Да. Завтра встречаемся в семь тридцать на Волге, там, где Глеб Афанасьевич стоял на постаменте. До свидания, товарищи. – С этими словами Бессмертный повернулся к «группе» своей костлявой спиной и пошел прочь, унося с собой статуэтку «Возмездие».

Ах, Война – это звонкое пенье Катюши

На высоком крутом берегу.

Ты постой, не спеши, эту песню послушай,

Как поет она гибель врагу!

Это ветер гудит в проводах, провожая,

Это пули свистят на бегу,

Ты послушай, солдат, за Отчизну сражаясь,

Как поют они гибель врагу!

Эта песня по длинным военным дорогам

В такт солдатскому шла сапогу.

«Нам не век воевать – ведь осталось немного» —

Так поет она гибель врагу!

Ах, Война – это залпы Салюта Победы,

И я в сердце ее сберегу.

Ведь я слушал, забыв про военные беды,

Как поет она гибель врагу!

Неожиданно покинутые Бессмертным, члены новоиспеченной «подрывной группы» отправились ночевать на квартиру Радужневицких, на Малую Брюхановскую. Дунаев уснул на продавленной кабинетной кушетке в одной из деревянных комнаток этого дома, среди тесно стоящих шкафов с книгами. В коридорчике, по-детски бесшумно, как чугунное поленце, спал Максимка Каменный. В другой комнатке, где стояли еще два дивана, похрапывал Джерри, и Глеб Радный ворочался с боку на бок, постукивая своими черепами. Все спали одетые, в полном «обмундировании», не расставаясь с «оружием» и «атрибутами»…