– Вы все дети Божьи! – повторял каноник, приближаясь к бесчинствующим юнцам. – Прекратите! Давайте поговорим!

В него врезался какой-то верзила. Священник упал на пол – и был затоптан.

Юнцы посрывали со стен великолепные шпалеры и сложили их кучей посреди нефа, а истошно визжавшие девицы подожгли эту кучу алтарными свечами. Деревянные статуи разлетались вдребезги, старинные книги рвали на кусочки, дорогие одеяния безжалостно обдирали – и все осколки, клочки и ошметки летели в огонь.

Эбрима пришел в ужас – не от картины разрушения, но от неизбежных последствий этакого злодейства. Требовалось немедленно остановить это безобразие. Ни королю Фелипе, ни папе Пию, двум наиболее могущественным правителям Европы, не понадобится никакого другого повода для того, чтобы покарать Антверпен. Возможно, справедливое возмездие постигнет город не сразу, ибо колеса международной политики вращаются медленно, однако оно непременно случится – и будет поистине жесточайшим.

Между тем часть юнцов задумала нечто еще более гнусное. Явно договорившись об этом заранее, они собрались у алтаря и вознамерились, похоже, добраться до распятия. Быстро расставили лесенки, натянули тали…

Карлос не верил своим глазам.

– Они же сейчас осквернят Христа!

Юнцы обвязали резное изображение веревками, нанесли несколько ударов по ногам Распятого, чтобы оторвать статую от подножия. Они продолжали выкрикивать обвинения в идолопоклонстве, но даже Эбриме, при всем его равнодушии к христианству, было понятно, что именно протестанты творят сегодня святотатство. Молодые люди деловито взялись за тали, принялись натягивать веревки, и вот страдающий на кресте Иисус подался вперед, треснул в коленях, сорвался с опоры и очутился на полу, поверженный лицом вниз. Не удовлетворенные столь стремительной расправой, протестанты накинулись на упавшую статую с молотками и прутьями; руки и голова отлетели под улюлюканье, более всего напоминавшее сатанинский шабаш.

Двое разбойников, чьи изображения висели рядом со статуей низвергнутого Иисуса, со скорбью взирали, казалось, на искалеченную резную фигуру.

Кто-то притащил фляжку с вином для причастия и золотую чашу. Протестанты стали пить и поздравлять друг друга.

Крик с южного конца собора заставил Карлоса с Эбримой обернуться. Маленькая кучка юнцов, к ужасу Эбримы, втиснулась в часовню Святого Урбана и теперь таращилась на картину, которую Карлос пожертвовал собору.

– Нет! – взревел Карлос. Никто его не услышал.

Эбрима и Карлос ринулись к часовне, но прежде, чем они успели туда добежать, один из юнцов выхватил кинжал и двумя взмахами рассек наискось полотно с чудом претворения воды в Кане Галилейской. Карлос набросился на молодчика, повалил того наземь; кинжал отлетел в сторону, но другие юнцы схватили Карлоса и Эбриму и не выпускали, как те ни пытались высвободиться.

Тот, кого повалил Карлос, поднялся. Он как будто ничуть не пострадал. Подобрал нож – и принялся кромсать полотно, снова и снова, метя в изображения Иисуса и апостолов, а заодно – в Карлоса, его друзей и родных среди гостей на библейской свадьбе.

Какая-то девчонка притащила свечу и поднесла ее к изуродованной картине. Полотно затлело, потом задымилось. Затем вспыхнул маленький огонек. Пламя распространялось быстро, и вскоре пылала уже вся картина.

Эбрима перестал вырываться. Он посмотрел на Карлоса. Тот зажмурился. Юнцы наконец отпустили обоих и умчались крушить то немногое, что еще оставалось целым.

Карлос упал на колени и зарыдал.

1

Элисон Маккей томилась в тюрьме, куда попала заодно с королевой Шотландии.

Их содержали в островном замке на озере, носившем название Лох-Левен. Бдительно стерегли, днем и ночью; полутора десятков стражников было вполне достаточно, чтобы не спускать глаз с двух молодых женщин.

Но они намеревались сбежать.

Мария не желала мириться со своей участью и не внимала голосу разума. Лежа без сна в ночи, терзаемая отчаянием, Элисон говорила себе, что едва ли не всякое решение, принятое королевой до сих пор, оказывалось ошибочным. Однако Мария не сдавалась, никак не могла угомониться – и это в ней Элисон нравилось.

Замок на озере Лох-Левен представлял собою весьма тоскливое место. Приземистое здание было сложено из серого камня, оконца намеренно сделали маленькими и узкими, чтобы внутрь не проникал студеный ветер, дувший по-над озером даже летом. Двор имел от силы сотню ярдов в поперечнике. Поросший кустами берег спускался к воде. Когда погода портилась, этот берег скрывался под водой и волны принимались лизать камни наружной стены. Само озеро было настолько широким, что крепкому мужчине требовалось грести с полчаса, прежде чем добраться до его оконечности.

Сбежать из такой тюрьмы было непросто, но попытаться следовало. Ведь здесь они понемногу сходили с ума. Элисон раньше не могла подумать, что скука и тоска способны сподвигнуть на мысли о самоубийстве.

Они с королевой росли и воспитывались при блестящем французском дворе, окруженные людьми в роскошных нарядах, усыпанных бриллиантами; каждый день посещали пиршества, праздники и пьесы; вели повседневные разговоры о политических хитросплетениях и придворных кознях. Мужчины, с которыми они знались, затевали и заканчивали войны, а женщины были королевами и матерями государей. После такого замок Лох-Левен казался чистилищем.

Стоял 1568 год. Элисон исполнилось двадцать семь, Марии – двадцать пять. В замке они провели под стражей почти год, и большую часть этого срока Элисон потратила на мрачные размышления о совершенных ошибках.

Первой ошибкой было то, что Мария позволила себе влюбиться, а затем и выйти замуж за двоюродного брата королевы Елизаветы, лорда Генри Дарнли, очаровательного пьяницу, больного люэсом. Элисон тогда разрывалась на части – она была счастлива, что подруга наконец влюбилась, но ее ужасал мужчина, завладевший чувствами Марии.

Страсть, впрочем, быстро улеглась; когда Мария забеременела, Дарнли велел убить личного секретаря шотландской королевы, которого заподозрил в отцовстве.

Если и был среди шотландской знати человек хуже Дарнли, то для Элисон таким человеком являлся вздорный и жестокий граф Босуэлл. Второй ошибкой Марии стало подстрекательство: королева настойчиво просила Босуэлла убить Дарнли. Граф преуспел, но все знали – или догадывались, – кто настоящая виновница этого преступления.

Ни Мария, ни Элисон не ожидали от шотландцев такого возмущения. Все – равно католики и протестанты – пришли в ужас от подобной монаршей кровожадности и аморальности. Если коротко: шотландский народ перестал верить Марии.

Череда бед продолжилась, когда Босуэлл похитил их обоих и силой заставил Марию провести с ним ночь. В иных обстоятельствах народ вознегодовал бы на наглеца, посмевшего посягнуть на честь королевы, и поднялся бы на защиту своей государыни; но к тому времени молва уже склоняла имя Марии на все лады, и потому никакой поддержки поруганная королева не получила. Подруги решили, что наилучшим выходом для Марии будет выйти замуж за Босуэлла и сделать вид, будто никакого изнасилования не было. Граф немедленно развелся с давно надоевшей женой и женился на королеве, но католическая церковь не признала ни этот развод, ни повторный брак.