На самом деле у Бордена не было никаких новых улик, на которых мог быть основан такой донос. Наиболее серьезным доводом против Оппенгеймера оставалась его попытка запутать ситуацию с «делом Шевалье». Этот инцидент неоднократно проверялся разными госорганами, но пока его не считали достаточно серьезным (хоть и соглашались, что его нельзя назвать благополучным), чтобы отказать в доступе к секретной информации. Реальной причиной доноса стала ощутимая потеря американского технологического лидерства в термоядерном оружии, которое Оппенгеймер открыто считал достойной осуждения. Упорство Оппенгеймера, помноженное на его значительное влияние, для Бордена объяснялось не рациональными научными или моральными суждениями, а подчинением Москве. Доказательств же такого подчинения у Бордена не было никаких.

Стросс знал, что у него только один шанс низложить Оппенгеймера, и он хотел дождаться нужного момента, чтобы захлопнуть ловушку. Ситуация складывалась в его пользу еще быстрее, чем он того ожидал. Письмо Бордена передали Эйзенхауэру, который опасался, что отсутствие реакции обернется для его администрации болезненными обвинениями в некомпетентности со стороны Маккарти. Поэтому Эйзенхауэр тайно отменил допуск Оппенгеймера к секретной информации с 3 декабря. Гувер уже принимал меры, чтобы отвести Маккарти от дела Оппенгеймера, беспокоясь, что висконсинский сенатор по неосторожности завалит всю операцию.

О том, что ему отказано в благонадежности, Оппенгеймеру сообщили 21 декабря. Через два дня он потребовал официального слушания, на котором мог бы оправдаться.

Слушание должен был проводить Совет по благонадежности при Комиссии по атомной энергии. По существу такой процесс был беспрецедентным и не имел формальной юридической базы, и Стросс как председатель Комиссии мог делать все, что считал нужным. Он продолжил тайно играть против Оппенгеймера, обеспечивая себе столь же верную, сколь и бесчестную победу, — прилагая для этого все усилия и применяя маневры, которые не снились и советскому Политбюро.

Стросс сам отобрал тех, кто должен был сидеть в Совете по благонадежности. Он обеспечил членам этого «жюри» полный доступ ко всем уликам, собранным ФБР. Эти данные были изучены в присутствии государственного обвинителя Роджера Робба. Стросс выбрал Робба за его безупречную репутацию: когда этот человек делал перекрестный допрос, он напоминал ротвейлера.

Оппенгеймер вновь оказался под «техническим надзором» ФБР — то есть его телефон прослушивался, а в кабинете установили жучки. Стросс позаботился, чтобы такая слежка продолжалась и в ходе самого слушания, а также о том, чтобы государственный обвинитель получил доступ к результатам, в том числе к записанным беседам Оппенгеймера со своим адвокатом Ллойдом Гаррисоном. В то же время Гаррисону отказали в доступе к документам ФБР, свидетельствующим против его клиента. Когда Комиссия по атомной энергии наконец уступила и согласилась поспособствовать адвокату в доступе к секретной информации, была сделана оговорка, что остальные члены адвокатской группы такого доступа не получат. Гаррисон совершил непростительную ошибку, отозвав свой запрос о доступе: он посчитал, что адвокатская группа не сможет организовать совместную работу, если только один из ее членов имеет доступ к важной информации. Когда он передумал, было уже поздно. Гаррисон так и не получил доступа к досье ФБР, и несколько раз в ходе слушания адвокатскую группу обязывали выходить из кабинета.

Слушания начались 12 апреля 1954 года в кабинете 2022 штаб-квартиры Комиссии по атомной энергии в Вашингтоне по адресу Строение Т-3 на пересечении улиц 16-й и Конституции. Сначала к протоколу приобщили список обвинений, выдвинутых главным управляющим Комиссии Кеннетом Д. Николсом, бывшим ассистентом Гровса по Манхэттенскому проекту. Затем Оппенгеймер изложил свои длинные контраргументы. Двумя днями позже Робб упорно требовал от Оппенгеймера разъяснить обстоятельства, связанные с «делом Шевалье».

«Теперь давайте вернемся к вашему разговору с полковником Пашем. Рассказали ли вы ему правду об этом деле?» — спросил Робб.

«Нет», — ответил Оппенгеймер.

«Вы солгали ему?»

«Да».

Затем Робб стал проверять детали той истории, которую Оппенгеймер изложил Пашу и Джонсону однажды в августе, уже почти одиннадцать лет назад. Он спросил Оппенгеймера, говорил ли тот, что Шевалье, имени которого Оппенгеймер тогда еще не называл, предлагал сотрудничать троим людям.

«Возможно», — ответил Оппенгеймер.

«Почему вы так поступили, доктор?»

«Потому что был идиотом».

Позже Робб рассказывал журналисту, что на этом этапе Оппенгеймер не мог скрыть внутренней борьбы: он зажал руки между коленями, когда говорил под присягой, сидя на трибуне для дачи показаний. Робб продолжил читать расшифровку записанной беседы, сообщив Оппенгеймеру: «К вашему сведению, мы располагаем записью вашего голоса». «Неправдоподобная история», выдуманная тогда Оппенгеймером, полностью раскрылась. Робб заставил его признаться, что тогда имела место «не одна ложь… а полностью сфабрикованная история и паутина лжи».

Затем Робб обратился к тому вечеру, который Оппенгеймер провел с Джейн Тэтлок. Сначала он указал, что в 1943 году у Оппенгеймера не было никаких оснований полагать, будто Тэтлок больше не состоит в коммунистической партии, а потом выдвинул обвинение.

«Вы провели с ней ночь, не так ли?» — спросил он.

«Да», — ответил Оппенгеймер.

«В это же время вы работали над секретным военным проектом?»

«Да».

«Считали ли вы, что ваш поступок не противоречит нормам безопасности?»

В ответе Оппенгеймера послышались нотки поражения: «Вообще-то, я так не считал. Что и говорить, это был неправильный поступок».

На следующий день показания давал Гровс. Он сказал, что, хотя ему и не нравились некоторые решения Оппенгеймера, в его обязанности на посту руководителя Манхэттенского проекта не входило безусловное одобрение всего, что делают подчиненные. Он чувствовал, что в истории с «делом Шевалье» Оппенгеймер допустил ошибку, так как испытывал неуместное желание защитить друга, но считал, что в итоге эта ошибка не нанесла особенного вреда, и решил не делать из нее проблемы. Однако во время проводимого Роббом перекрестного допроса Гровсу пришлось признаться, что по Закону об атомной энергии от 1946 года «я бы не оправдал сегодня доктора Оппенгеймера, если бы был членом Комиссии и исходил из интерпретации этих фактов».

Перед слушанием вызвали свидетелей, — чтобы те описали моральный облик обвиняемого. Среди них были Бете, Конэнт, Ферми, Кеннан, Лилиенталь и Раби. Они говорили о честности и лояльности Оппенгеймера. Ванневар Буш поставил под сомнение сам повод для процесса: «Вот человек, которого выставляют на позор за то, что у него есть твердые убеждения [о водородной бомбе] и дерзость их высказывать». Он завершил свои показания словами: «Я считаю, что ни этот, ни какой-либо другой суд в этой стране не должен обсуждать вопрос о том, должен ли человек служить своей Родине, если у него есть твердые убеждения. Если вы судите его за это, судите и меня…».