Разумеется, выяснилось, что все революционные намерения — одна пустая болтовня, хотя нелепые показания арестованных могли возбудить разнообразные подозрения. Сунгуров, например, пытался доказать, что никакого тайного общества не существовало, но что он выдавал себя за члена такового с целью открыть и выдать правительству якобы действительно существовавшие противоправительственные сообщества. Комиссия прекрасно во всем этом разобралась и предложила: счить Сунгурова «зачинщиком совещаний по ниспровержению государственного порядка», заслуживающим «полного осуждения, а именно политической смерти» — т. е. фактически только лишения гражданских дворянских прав; Гурова сдать рядовым в дальние гарнизоны; еще шестерых считать виновными в «расположении ума, готового прилепиться к мнениям, противным государственному порядку, и заслуживающими ссылки под надзор полиции на окраины»; нескольких человек отдать под надзор полиции здесь же в Москве, а остальных признать невиновными.

Николай I, однако, с таким мягким решением не согласился.

Тогда комиссия постаралась не ударить в грязь лицом и вынесла уже в июне 1832 года такие новые приговоры: Сунгурова и Гурова — к четвертованию, девять человек — к повешению, еще одного — к расстрелу; остальных от ответственности освободить.

Либо такой лихой разворот событий входил в тайные намерения самого царя, либо его опять не поняли. Во всяком случае Николай, утверждая приговор уже в феврале 1833 года, распорядился сослать Сунгурова и Гурова в Сибирь на каторгу, еще пятерых — солдатами в дальние гарнизоны, остальных виновных отдать под надзор полиции в Москве. Все арестованные просидели к этому моменту уже по полтора года. Для некоторых, как видим, размах колебаний полученных приговоров простирался от практически полного освобождения до смертной казни и обратно.

Сунгуров дважды пытался бежать — еще в Москве в апреле 1833 года и в июле 1834-го; в последний раз был наказан плетьми; умер в Сибири в конце 1830-х годов. Гуров в 1837 году переведен с каторги рядовым на Кавказ; дослужился до унтер-офицера и в 1843 году вышел в отставку. Почти все, отданные сразу в солдаты, сделали позже достаточно значительные карьеры; например, А.Кноблах, считавший себя продолжателем декабристов, в шестидесятые годы стал генералом и управляющим Нерчинскими заводами — во время отбывания там каторжного приговора Н.Г.Чернышевским и каракозовцами.

Возвращаясь к декабристам, приведем обобщающие результаты судебного постановления.

Всего по делу о декабристах официально было привлечено к следствию 579 человек; из них 316 было арестовано и 289 признано виновными. Из последних пятеро казнены, 124 — отправлены в Сибирь на каторгу (45 человек получили по 20 лет или пожизненно), остальные 160 — главным образом разжалованы и переведены на Кавказ.

Рядовые участники мятежа в столице, поверившие обману своих командиров, были помилованы. Этого не случилось с солдатами Черниговского полка, нарушившими присягу, принятую уже за несколько дней до восстания: 120 человек подверглось жестоким физическим наказаниям; затем их и остальных (всего 877 человек) сослали в Сибирь. Но и из числа формально помилованных значительная часть — немногим более тысячи — была отправлена в мясорубку непрерывной Кавказской войны.

Осуждение декабристов задало тон всей Николаевской эпохе, вошедшей в историю России, как один из мрачнейших ее периодов.

«Страшное бессмыслие, отсутствие всяких социальных, научных и умственных стремлений, тоскливый и рабский биотизм, самодержавный и крепостной status quo как естественная норма жизни, дворянское чванство и пустейшая ежедневная частная жизнь, наполненная мало искренними родственными отношениями, сплетнями и пошлостями дворянского кружка, погруженного в микроскопические ежедневные дрязги, придворные слухи, допотопное хозяйство, светские этикеты и туалеты», — так ее характеризовал знаменитый либерал К.Д.Кавелин, ученик Белинского, один из соавторов Реформы 19 февраля 1861 года.

«Люди задыхались. Всякая человеческая мысль подвергалась гонению /…/. Кто осмеливался думать иначе, чем это было предписано /…/, немедленно исчезал», — утверждал знаменитый революционер М.А.Бакунин. Ему вторил Басаргин: «В продолжение его [т. е. Николая I] царствования Сибирь населилась тысячами политических изгнанников».

Интереснейшие особенности этого отнюдь не простого времени будут нами рассмотрены в дальнейших разделах, но и в данный момент невозможно вовсе не коснуться проблемы репрессий и доносительства, характерных для этой эпохи.

Официальная статистика свидетельствует, что в период, последовавший вслед за осуждением декабристов — с 1827 по 1846 год включительно, всего в Сибирь было сослано 159755 человек (134315 мужчин и 25440 женщин) — около восьми тысяч в год; из них, однако, ничтожную долю составляли политические.

По политическим приговорам официально числилось 443 сосланных, из них — 279 (т. е. две трети) дворян. Преобладающую часть из них составляли поляки — участники восстания 1830–1831 гг. Если же говорить о собственно российских политических ссыльных, то их суммарная численность должна измеряться немалыми десятками, но никак не тысячами человек.

С определенной натяжкой можно причислить к политическим еще четыре категории сосланных в то же двадцатилетие: за преступления против веры (в основном — сектанты) — 445 человек; за побеги за границу — 184; за побеги из службы или из-под стражи (беглые солдаты и арестанты) — 1467; за возмущение и неповиновение (в основном — крепостные) — 2411. Даже при этом всего получится 4950 человек или порядка 3 % сосланных. В год, следовательно, по 247,5 человека в среднем, главным образом — из низших сословий России.

Начиная с 1848 года политические репрессии ужесточились, но число действительно пострадавших за политические убеждения едва ли поднялось выше обычного уровня; наиболее громким событием этого периода был арест и последующее осуждение тридцати трех участников кружка М.В.Буташевича-Петрашевского.

Таким образом, хотя оценки обоих процитированных экспертов (Бакунина и Басаргина), лично побывавших в Сибири, нельзя считать совсем уж ложными, но все же они заметно преувеличены.

Еще большими преувеличениями страдает молва о всеобщем шпионстве и доносительстве.

О жутком распространении шпионства пишет А.И.Герцен, также бывший жертвой доносов и репрессий: по его словам, глава всесильного III Отделения граф А.Х.Бенкендорф «образовал целую инквизиционную армию наподобие тайного общества полицейских масонов, которое от Риги до Нерчинска имело своих братьев — шпионов и сыщиков».

Как формировались подобные мнения, об этом хорошо свидетельствует письмо известного историка, лидера «западников» Т.Н.Грановского, посланное к Герцену в 1850 году: «Всякое движение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой. Доносы идут тысячами. Обо мне в течение трех месяцев два раза собирали справки», — звучит смешно, хотя самому Грановскому было, разумеется, не до смеха.

Прежде всего, всесильное III Отделение обладало ничтожной численностью: в момент создания оно состояло из 16 чиновников. Затем их число непрерывно возрастало и достигло 20 в 1829 году, 28 — в 1841-м, и в 1855 году — уже сорока человек. Если исчислять проценты роста, как это любили делать при Советской власти, то расширение огромное!