Письмо Х. Раковского было впервые опубликовано лишь через год после его написания. Появилось оно в «Бюллетене оппозиции (большевиков-ленинцев)», который в июле 1929 г. начали издавать в Париже (затем в Берлине и вновь в Париже после прихода к власти в Германии нацистов) соратники Троцкого, причем в течение ряда лет (до своей кончины в феврале 1938 г.) руководителем этого издания был сын Троцкого Л. Л. Седов.

Скорее всего, текст был передан Троцкому, который во время депортации из СССР в Турцию в начале 1929 г.[1152] вывез его за границу вместе со всем своим огромным архивом и затем, придавая ему с полным основанием важное значение, передал письмо для публикации.[1153] Могут, однако, быть и соображения другого рода. Дело в том, что после высылки Троцкого Раковскому удавалось вплоть до 1930 г. переправлять в «Бюллетень оппозиции» некоторые материалы, о которых будет рассказано ниже. Не исключено, что и данный документ был переслан по этому, неведомому для нас каналу, который, возможно, был связан с заграничными командировками лица или лиц, тайно сочувствовавших оппозиции.[1154]

Отдельные мысли, которыми Раковский затем поделился с Валентиновым, уже звучали в письмах из Астрахани, адресованных Троцкому, Радеку и другим единомышленникам. Но в послании Валентинову они нашли наиболее обоснованное и концентрированное звучание.

Письмо начиналось с констатации того, что оппозиция своевременно забила тревогу по поводу «ужасающего понижения активности рабочей массы», ее усиливавшегося равнодушия к судьбе Советского государства. Указывая на «волну скандалов» последнего времени, Раковский отмечал крайнюю пассивность масс по отношению к проявлениям грубого произвола, свидетелем которых он сам был. «О кражах, о взятках, о насилиях, о вымогательствах, о неслыханных злоупотреблениях власти, о неограниченном произволе, о пьянстве, о разврате, об этом всем говорят как о фактах, которые не месяцами, а годами были известны, но которые все почему-то терпели». Факты общественной индифферентности трудящихся мало констатировать, необходимо подойти к этому вопросу с научной точки зрения, углубленно подвергнуть его всестороннему анализу, выявить коренные причины и пути устранения.

В принципе, полагал автор, вопрос о понижении активности рабочего класса, доходящей до обывательщины и даже до реакционности, не нов, но такие факты относились ко времени, когда пролетариат был классом угнетенным и эксплуатируемым. «Теперь только впервые мы можем судить на основании фактов о переменах в настроениях рабочего класса, когда он стал классом правящим».

По существу дела, впервые в социологической и политологической литературе Х. Г. Раковский взял на себя анализ того, что он удачно назвал «профессиональным риском» пролетарской власти, то есть тех трудностей, которые проистекали из применения власти, умения или неумения пользоваться ею. При этом легенда о существовании в СССР пролетарской диктатуры, а не диктатуры ВКП(б) или, точнее, ее лидеров оставалась для Раковского, как и для других оппозиционеров, не мифом, а неоспоримым фактом, и это крайне сужало возможность подлинно научного анализа. «Когда часть класса захватывает власть, – говорилось в письме, – известная часть этого класса превращается в агентов самой власти. Таким образом возникает бюрократия. В социалистическом государстве, где нет капиталистического накопления, то есть оно не позволено для членов правящей партии, упомянутая дифференциация является сначала функциональной, но потом превращается в социальную». В то же время переход функции власти к «некоторому количеству людей» из партии и класса ставит под угрозу их сплочение, которое может быть сохранено благодаря лишь системе воздействия, длительному, трудному процессу воспитания самого класса. «Самая идеальная Советская конституция не в состоянии гарантировать рабочему классу беспрепятственное применение своей диктатуры и своего классового контроля, если он не умеет использовать предоставленные ему Конституцией права».

Х. Г. Раковский проявил высокую эрудицию и навыки сравнительного анализа, отмечая несоответствие политических способностей данного, приходящего к власти класса и юридических форм, которые он для себя вырабатывает, считая это общеисторической закономерностью.

Примеры такого рода он приводил из истории Английской революции XVII в. и Французской революции конца XVIII в.[1155]

Особенно интересен и поучителен его непредвзятый анализ революции во Франции, в отношении которой в советской исторической литературе в следующие десятилетия произошла резкая догматизация установок. При анализе Французской революции (вот где пригодилась книга А. Олара!) Раковский исходил из классовой разнородности «третьего сословия», включавшего тех, кто не принадлежал к дворянству и духовенству, то есть буржуазию, крестьян, рабочих и другие группы низов, в том числе маргинальные городские элементы. Отнюдь не переоценивая места и роли последних, он сосредоточивал внимание на том, что постепенная концентрация власти в руках постоянно уменьшавшегося числа граждан не только происходила по линии размежевания классов, но разлагала более или менее однородную социальную массу. Функциональная специализация, отделение правившей чиновничьей верхушки от собственного класса предопределили противоречия в среде самого господствующего класса.