Его руки в последний раз сжали мои плечи, но он их не убрал. Я закрыла глаза и откинула голову чуть назад, прижимаясь к нему. Его близость дарила мне умиротворение. В воцарившейся тишине до нас долетали звуки из хирургической: приглушенный стон Марсали от очередной схватки, тихий вопрос Фергуса на французском. Я знала, что подслушивать такие вещи нельзя, но ни мне, ни Джейми ничего не приходило на ум, чтобы заглушить беседой их слова. Бормотание Марсали, пауза, затем Фергус ответил что-то, немного замявшись.

— Да, как мы делали перед рождением Фелисити, — послышался далекий, но легко различимый голос Марсали.

— Oui, но…

— Тогда подопри чем-нибудь дверь, — сказала она нетерпеливо.

Мы услышали шаги, и дверь хирургической распахнулась. В проходе стоял Фергус, темные волосы растрепаны, рубашка наполовину расстегнута, красивое лицо залито краской под отросшей щетиной. Он увидел нас, и его лицо приняло странное выражение. В нем были гордость, смущение и что-то невыразимо… французское. Он одарил Джейми кривой ухмылкой, пожал плечами с величайшей галльской беззаботностью, а затем плотно закрыл дверь. Мы услышали скрип перетаскиваемого столика и следом короткий удар, когда им загородили дверь.

Мы с Джейми обменялись озадаченными взглядами.

Из-за закрытой двери донеслось хихиканье, сопровождаемое громким скрипом и шуршанием.

— Он же не собирается… — начал было Джейми и резко замолчал, недоверчиво глядя на меня. — Или да?

Судя по слабым ритмичным скрипам, которые неслись из хирургической, да — собрался.

Я ощутила легкий шок, а следом к лицу стыдливо прилила кровь, но одновременно с этим мне неудержимо хотелось рассмеяться.

— Ну… эээ… Я слышала, что… гм… иногда это приближает роды. Если женщины перенашивали, опытные парижские акушерки иногда предлагали им напоить своих мужей и… эмм…

Джейми кинул на дверь хирургической взгляд, полный одновременно недоверия и невольного уважения.

— И он не выпил ни капли спиртного. Что ж, если все так и есть, у этого ублюдка стальные яйца.

Йен, завернувший в холл как раз вовремя, чтобы услышать последние реплики, остановился как вкопанный. Мгновение он прислушивался к шуму из хирургической, потом посмотрел на нас с Джейми, перевел взгляд на закрытую дверь, снова на нас, покачал головой и, развернувшись, направился назад в кухню.

Джейми протянул руку и осторожно закрыл дверь кабинета.

Никак не комментируя происходящее, он снова сел и невозмутимо принялся дальше царапать письмо. Я подошла к небольшой книжной полке и остановилась там, бездумно уставившись на ряд потрепанных книжных корешков.

Бабьи сплетни иногда не больше, чем бабьи сплетни. Иногда нет.

Меня редко тревожили личные воспоминания, когда я занималась пациентами, — на это не хватало ни времени, ни внимания. Но сейчас было много и того и другого. И передо мной возникло очень живое воспоминание о ночи перед рождением Бри.

Люди часто говорят, что женщины забывают, каково это — рожать, потому что, если бы они помнили, то зареклись бы такое повторять. Но лично я отлично все помнила.

Особенно ужасное чувство слабости. Это бесконечно тянущееся время ближе к финалу, когда кажется, что это не кончится никогда, будто ты увяз в какой-то доисторической смоляной яме, в которой каждое движение обречено на провал. Каждый сантиметр кожи натянут до предела — так же, как и нервы.

Ты все помнишь, просто достигаешь точки, где тебя уже не волнует, будет ли больно. Все лучше, чем быть беременной хоть минутой дольше.

Я достигла этой точки примерно за две недели до назначенного срока. Дата наступила и… прошла. Спустя неделю я была в состоянии непрерывной истерии, если можно быть одновременно истеричной и вялой.

Фрэнку было физически комфортней, чем мне, но он тоже издергался. Мы оба были в ужасе не только из-за родов, но и из-за того, что будет после них. Фрэнк есть Фрэнк, от агрессии он становился тихим, замыкался в себе. Там он мог контролировать происходящее, а все внешнее просто не впускал.

Но я была не в том состоянии, чтобы уважать чужие границы, и когда жизнерадостный акушер сообщил мне, что моя шейка матки вообще не раскрылась и «это может продлиться несколько дней, возможно, еще неделю», я от отчаяния шумно разрыдалась прямо там.

Пытаясь меня успокоить, дома Фрэнк стал растирать мне ноги. Потом спину, шею, плечи — все, к чему я позволяла прикасаться. Постепенно я смирилась и лежала смирно, позволяя ему трогать меня. И… нам обоим было очень страшно, мы нуждались в утешении, но у нас не было слов, которые могли бы подарить его.

И он занялся со мной любовью, медленно и нежно, и мы заснули в объятиях друг друга. Я в панике пробудилась несколько часов спустя, потому что отошли воды.

— Клэр! — Кажется, Джейми несколько раз звал меня по имени, но я так погрузилась в воспоминания, что забыла, где нахожусь.

— Что? — Я резко обернулась, сердце тревожно забилось. — Что-то случилось?

— Нет, еще нет. — Он окинул меня оценивающим взглядом, изогнув бровь, затем встал и подошел. — С тобой все хорошо, саксоночка?

— Да. Я… просто задумалась.

— Да, я видел, — сказал он сухо. Он замялся, а затем, когда до нас донесся особенно громкий стон, коснулся моего локтя. — Тебе страшно? — мягко спросил он. — Что ты сама можешь быть беременна?

— Нет, — ответила я и отчетливо услышала в своем голосе горечь, которая не скрылась и от него. — Я знаю, что не беременна. — Я посмотрела на него. От непролитых слез его лицо казалось размытым. — Мне грустно, что я не беременна… что уже никогда не буду беременной.

Я сморгнула и увидела на его лице те же эмоции, что и у меня — облегчение и сожаление, смешанные в такой пропорции, что невозможно было сказать, какая сильнее. Он обнял меня, и я прижалась лбом к его груди, думая о том, какое же это утешение знать, что и у меня есть компания на этой скале.

Некоторое время мы просто молча стояли, размеренно дыша. Потом характер звуков в хирургической вдруг изменился. Оттуда донесся краткий удивленный вскрик, а следом более эмоциональное восклицание на французском, на пол тяжело приземлились ноги, а затем раздался недвусмысленный звук отошедших околоплодных вод.

* * *

Роды продвигались быстро. Меньше чем через час показалось покрытое черным пушком темя.

— Волос у него хватает, — сообщила я, смягчая промежность маслом. — Осторожней, не тужься слишком сильно! Пока рано, — я обхватила головку. — И у него очень большая голова.

— Вот так новость, а я и не знала, — сказала Марсали, она покраснела и тяжело дышала. — Спасибо, что сказала.

Я