– Мне кажется… мне кажется, я схожу с ума. Недавно ночью я… Прошу тебя, Лили! – (Лилиана уже открыла дверь.) – Не уходи! Не оставляй меня. Я не знаю, почему я тебя оскорбила. Я не хотела…

– Отвяжись!

На этот раз Лилиана ударила по-настоящему. Удар пришелся прямо под скулу, и Фрэнсис отшатнулась. Она прижала ладонь к горящей щеке, и они с Лилианой оцепенело уставились друг на друга – в ужасе от того, что они делают, в ужасе от того, что напомнил им этот момент, и в ужасе от собственной беспомощности, от своей неспособности распутать ситуацию, в которой они оказались и чем дальше, тем больше запутывались.

– Не уходи, – слабо повторила Фрэнсис.

Но было поздно. Слишком поздно. Лилиана уже повернулась и бросилась прочь. Дробный стук ее каблучков в тишине казался оглушительным, как пулеметная очередь.

Во вторник была годовщина смерти Джона-Артура, но Фрэнсис смотрела на фотографию брата сухими глазами. В тот же день в Камберуэлле состоялось повторное дознание, и присяжные, выслушав коронера, вынесли вердикт «преднамеренное убийство». В четверг нужно было идти на очередное слушание в полицейском суде, но у Фрэнсис не хватило на это сил. Она осталась дома: лежала на диване, свернувшись калачиком, и читала «Похищенного». Около часа пополудни явилась миссис Плейфер с новостями, которые ей сообщила Пэтти, чья племянница была помолвлена с констеблем. Слушание заняло буквально десять минут. Обвинитель завершил изложение доказательств по делу, и судья остался полностью удовлетворен. Под аплодисменты родственников Леонарда и одобрительные возгласы публики он объявил постановление о передаче дела Спенсера Уорда в Олд-Бейли, где оно будет рассмотрено через две недели.

Ладно, по крайней мере, скоро все кончится, уныло думала Фрэнсис: безумие, нервотрепка, постоянное вранье, необходимость прятаться по углам – все останется позади. Шестого ноября откроется судебный процесс. Она испытывала известное облегчение оттого, что знала точную дату, и знала, что тогда все наконец разрешится так или иначе. Раньше Фрэнсис даже не представляла, что страх может надоесть, прискучить. Сейчас она вспоминала разные виды страха, одолевавшего и потрясавшего ее с тех пор, как началась эта история: приступы дикой паники, черного ужаса, мучительного отчаяния, эмоциональные и физические коллапсы. Ни единого скучного момента! Но теперь ей все надоело, осознала она. Надоело до слез, до зубовного скрежета. До смерти надоели мысли о чертовых постояльцах, доставивших столько неприятностей, надоели собственные страх и трусость.

Лилиану за эти две недели Фрэнсис видела лишь раз, в начале второй недели. Они ни словом не обмолвились о безобразной сцене, произошедшей между ними, да и вообще о прошлой своей встрече. Лицо Лилианы хранило замкнутое выражение, держалась она холодно и отчужденно. Обе явились по вызову одного из юрисконсультов и сидели с ним в офисе на верхнем этаже, пока он в последний раз просматривал и уточнял их показания о событиях вечера, когда был убит Леонард. Поначалу Фрэнсис испугалась, что он попросит ее выступить свидетелем в суде: живо вообразила, как придется взойти на свидетельскую трибуну и отвечать на наводящие вопросы обвинения под взглядом парня. Но оказалось, для этого нужна только Лилиана. Он сожалеет, что вынужден обратиться к миссис Барбер с такой просьбой, сказал юрисконсульт, но долго допрашивать ее не станут. Мистеру Айвсу – адвокату, которому поручено дело, – потребуется всего лишь, чтобы она подтвердила ряд фактов, имевших место в день смерти мужа, ну и припомнила кое-какие подробности июльского вечера, когда на него было совершено первое нападение… Возможно, они слышали о Хамфри Айвсе, королевском адвокате? Его имя часто мелькает в газетах. Он очень опытный адвокат, просто блестящий, и при его участии судебный процесс займет дня три, не больше; ну в самом крайнем случае четыре – если адвокат защиты, мистер Трессилиан, окажется достаточно искусным. Он совсем еще новичок, взявший дело за минимальный гонорар, а от таких никогда не знаешь, чего ждать. Такие вот новички иногда рвутся поскорее все закончить, а иногда хотят произвести хоть какую-нибудь шумиху, «от всего яростно отбрыкиваясь». Но миссис Барбер следует помнить, что в любом случае исход процесса уже предрешен. Мистер Айвс ясно дал понять, что к нему редко попадали дела столь очевидные.

Юрисконсульт, конечно же, хотел их успокоить. Но, выйдя из здания, обе остановились на тротуаре в совершенной растерянности.

– Три или четыре дня! – наконец проговорила Фрэнсис. – Ничего, что тебе придется давать показания? – Не дождавшись ответа, она продолжила: – Тебе не обязательно будет оставаться там после того, как выступишь. Я обо всем позабочусь, когда настанет время. Если оно настанет то есть. Как только присяжные вынесут вердикт – и если он окажется обвинительным, – я сейчас же подойду к этому мистеру Трессилиану и…

– Ты думаешь, я и это позволю тебе за меня сделать? – холодно произнесла Лилиана. – Нет, я останусь там до конца. Я ко всему готова. Я уже сказала своим, что хочу быть там, и все. И еще… – Лицо ее слегка порозовело, и голос чуть оживился. – Еще сказала, что хочу, чтобы в суде со мной была ты. Не возражаешь? Я сказала, что хочу, чтобы со мной была ты – и никто больше.

Фрэнсис взглянула на нее:

– Прямо так и сказала? Это… это не показалось им странным?

Голос Лилианы опять зазвучал безжизненно:

– Не знаю. Теперь это не имеет значения, верно?

Да, подумала Фрэнсис, это действительно не имеет значения теперь – если они могут стоять здесь вот так, разделенные незримой ледяной стеной. Если Лилиана может смотреть на нее таким отчужденным, потухшим взглядом, словно они с ней никогда не целовались, не лежали голые вместе, не тонули в глазах друг друга… Фрэнсис хотела сказать что-нибудь, но не нашла слов. Они коротко договорились насчет следующей своей встречи и на том расстались.

Первое ноября, второе ноября – дни ползли один за другим. Фрэнсис пошла с матерью в кинематограф, но напрочь забыла фильм, едва в зале зажегся свет. Она навестила Кристину, но просидела у нее молча, не зная, о чем говорить. Дома она усердно трудилась по хозяйству, спеша привести все в порядок до начала судебного процесса, но потом осознала, что это дело гиблое. Дом буквально разваливался. Газовая колонка визгливо гудела при горении. Краска облезала с оконных рам, обнажая гнилую древесину. В судомойне начала протекать крыша; Фрэнсис поставила таз под капли, но дождевая вода расползалась темными подтеками, рисуя на потолке и стенах загадочные карты с кладами и уистлеровские[20] ноктюрны. Казалось, дом вдруг смертельно устал, как и сама Фрэнсис. Или почувствовал, что между ними все кончено: что срок действия их маленького контракта истекает. Возможно, все последнее время он просто потакал ей, терпел из вежливости.

Больше всего Фрэнсис тревожилась за мать. Что с ней станется? Как она перенесет удар? Будет ли хотя бы время объяснить ей все, в тот же день, если случится худшее? Ведь наверное, когда они с Лилианой признаются в убийстве, полицейские прямо на месте их обеих и арестуют? Возможно, мать узнает обо всем из газет! Нет, такого нельзя допустить. Ночь за ночью Фрэнсис лежала без сна, терзаясь подобными мыслями. Не так ли чувствовали себя братья, приезжая с фронта на побывку? Ноэль тогда вручил ей письмо с наказом отдать матери в случае его смерти; мать взяла письмо, спрятала куда-то и никогда больше о нем не упоминала. Фрэнсис пришло в голову оставить такого же рода записку: «Вскрыть в случае, если я не вернусь из Олд-Бейли…» Ох нет, это слишком театрально…