Что же касается самих штрафников — это были в своем большинстве уголовники-рецидивисты, преимущественно бандиты, взломщики и тому подобные элементы, имеющие по несколько судимостей и отбывающие длительные сроки заключения, замененные на штрафроту; разумеется, в боях они еще не участвовали. Это был тяжелый контингент. Редкий из них стремился честно смыть с себя позорное пятно. Многолетняя судимость, годы, проведенные в тюрьмах и лагерях, кажется, были им не в тягость; однако каждый из них уже хорошо знал, что возврат к нормальной человеческой жизни теперь лежит через активное участие в войне и особенно через воинский подвиг. Но, правду говоря, мало кто из них мечтал о подвиге — такое дело было не в их характере. Убить человека безоружного, да еще из-за угла, а то и просто спящего в постели — это «ремесло» они не презирали, а вот о подвиге во имя Родины, во имя их же отцов, матерей, жен и детей они и слушать не хотели. При разговоре на эту тему многие их них опускали глаза, смотрели в землю, а некоторые демонстративно разглядывали тучи на небе или верхушки деревьев.

Из индивидуальных бесед с отдельными штрафниками, из их разговоров между собой на их собственном помойном жаргоне нетрудно было понять, кто для них наиболее опасный враг: это милиционер — схвативший их за преступную руку на месте преступления, следователь — вынесший обвинительное заключение, судья — объявивший приговор, и тюремная администрация; каждого из этих людей они называли по-своему, грязными словами, именами и кличками. Что касается отношения к фашистам, то и на этот счет у них было свое мнение. Фашистский бандит для них — свой брат. Видно, не зря захватчики искали опору на оккупированной территории прежде всего среди заключенных и лиц уголовного мира — рыбак рыбака видит издалека.

В этой роте подвергнутых наказанию людей, помимо уголовников, было процентов десять-пятнадцать настоящих штрафников — из числа провинившихся солдат, сержантов и старшин, осужденных военными трибуналами за те или иные преступления, совершенные по преимуществу в тыловых частях. Этот контингент был уже не обузой, а опорой командного состава роты.

Тяжело приходилось командирам штрафной роты, готовя такой смешанный и трудный состав к наступлению. Нужны были огромная сила воли, настойчивость, мудрость и упорство, чтобы добиться необходимых результатов, прежде всего — строжайшей дисциплины и неукоснительного выполнения приказов. Именно эти качества нашлись у командного состава штрафной роты. Они умело использовали хотя и незначительную, но все же сознательную часть штрафников, которые, понимая свою вину, стремились честно искупить проступок перед Родиной; и одновременно искусно воздействовали на чисто психологические особенности уголовников — их продажность, беспринципность, бесхарактерность. Так, в ежедневном труде, командиры все более цементировали свою роту, подготавливая людей к бою. Поработав с неделю в этой роте, я вернулся в полит-отдел.

«Вас срочно вызывает полковник!» Мое дело: разъяснять и убеждать. Вывод на исходные позиции. Один под обстрелом. Гибель подполковника Семенова. Раненые из штрафной роты. Судьба или я сам причастен?..

«Вас срочно вызывает полковник!»

Так получилось, независимо от меня, что я один в политотделе корпуса остался без отпуска, хотя и по возрасту, и по стажу службы — никого старше меня в политотделе не было. Многие наши офицеры ездили на побывку домой. Другие, кому некуда было ехать или кто не знал еще адресов своих родственников на освобожденных территориях, побывали на отдыхе в санаториях Рижского взморья. К командующему корпусом, начальнику политотдела, начальнику штаба и другим высшим офицерам корпуса приехали жены и гостили у них до конца войны; некоторые из них даже устроились к нам на службу, например жена командующего, будучи квалифицированной машинисткой, работала в штабе корпуса. Словом, пришел и мой черед на отпуск.

— Ну что? Поедешь в санаторий или домой, — спросил мой начальник полковник Епифанов.

— Ну конечно домой! У меня жена, четверо детей, разве можно их променять на санаторий!

— Да-а-а, — протянул начальник, — далеко тебе ехать, долго проездишь. Можешь и победу проездить. Но отказать тебе я не могу. — Езжай! — согласился полковник. — Зайди в отдел кадров, оформи там документы. Когда все будет готово, доложи мне. Хочу послать с тобой жену домой, к детям, у меня ведь их тоже четверо, по матери они больше скучают, чем об отце. Тебе ведь по пути, ты же через Челябинск едешь?

— Да, — подтвердил я.

Наконец приказ и все необходимые документы на отпуск были оформлены, лежали у меня в кармане: двадцать восьмого марта я должен быть в Риге, на вокзале. Все было готово к отъезду, и мысленно — еще находясь на хуторе, еще собираясь в путь,— я был уже в дороге, представлял наше районное село Балкашку, жену и детей, близких родственников, друзей — словом, мысленно я уже пребывал в отпуске; а товарищи по корпусу, встречаясь со мной, поздравляли, желали доброго пути и встречи с родными.

Было трудно работать в таком состоянии, все раздваивалось во мне. Вдруг вбежал ординарец, торопливой скороговоркой выпалил:

— Товарищ майор! Вас срочно вызывает полковник!

«Будет давать последние наставления, как мне ехать домой», — подумал я. Спустился в подвал и спокойно доложил:

— Товарищ полковник! По вашему приказанию...

— Да? — как бы спохватившись, проговорил полковник, не поднимая головы. — Дело вот в чем. Завтра, двадцать седьмого, в два ноль-ноль — наступление. Вам надлежит немедленно отправиться в штрафную роту, доставить боевой приказ и вывести роту на исходные позиции к началу наступления. — Вручил мне приказ и странно приглушенным голосом добавил: — Торопитесь, времени осталось мало.

«Вот это отпуск!» — чуть не вырвалось у меня.

Все работники политотдела свободны! А он посылает почему-то меня! Зная! — все документы оформлены! Уже у меня! От возмущения, охватившего все мое существо, я чуть не выхватил их из кармана, чтобы швырнуть ему на стол! Собрав все силы, с трудом удержался от резкости, взял приказ и молча выскочил из подвала.

Успокоившись немного, я все же решил, что если останусь живым, то, вернувшись, все же верну документы и, в знак протеста против такой бездушной игры со мной, откажусь от отпуска.

Не заходя в канцелярию, стыдно было показаться товарищам, тут же отправился на выполнение задания.

Мое дело: разъяснять и убеждать

Путь был неблизкий, и только к вечеру я добрался до штрафной роты. Правда, по пути пришлось несколько задержаться в заградительном батальоне, куда я тоже имел поручение.

Когда я находился в штабе заградбата, привели двух штрафников, пытавшихся бежать из той самой роты, в которую я направлялся. При их допросе выяснилось, что они уже знают о предстоящем наступлении, потому и сбежали — отреагировали по-своему. На вопрос, от кого они получили сведения о наступлении, уголовники только отрицательно мотали головами, не проронили ни слова. Их тут же вернули в роту и на закате обоих расстреляли перед строем.