так и разумного риска, без которого невозможны целесообразные и результативные перемены. Пациенты проецируют катастрофические переживания прошлого на свои представления о будущем. Они отвергают перемены, так как хотят предотвратить угрозу, которая, по сути, принадлежит их прошлому опыту, но оказалась «имплантированной» в их представления о своем будущем. Обычно любые изменения вызывают у них страх утратить контроль над происходящим. Конечно, многие события в нашей жизни происходят без нашего согласия и часто у нас нет возможности оказывать то влияние на происходящее, какое нам хотелось бы. Все же, имеет значение наше отношение к тем переменам, которые происходят помимо нашей воли: «Не имея возможности контролировать события, я контролирую себя; если я не могу влиять на происходящее, я приспособлюсь к новым обстоятельствам» (De Montaigne, 1993, p. 981). Полнокровная жизнь требует разумного риска, чтобы изменить то, что в наших силах, пусть даже это всего лишь наши психические и поведенческие действия, то есть наши реакции.

Людям, страдающим от последствий психической травмы, крайне трудно принимать продиктованные необходимостью осознанные решения об изменении чего бы то ни было. При принятии таких решений индивиды с унитарной личностью, как правило, осознанно идут на обдуманный риск, основанный на прогнозах и тщательном планировании. Однако во многих, если не во всех, диссоциативных частях личности людей, страдающих от последствий психической травмы, превалирует фобия изменения и разумного риска. Перемены часто означают для них угрозу несчастья или катастрофы и вызывают чувства беспомощности, отчаяния, ярости, стыда, бесцельности и страха, в том числе страха неудачи. В связи с этим, если ситуация настоящего вдруг требует каких-то перемен, то это может вызвать похожие эмоции. Некоторые ВНЛ судорожно цепляются за образы прошлого, в которых есть только светлые радужные краски. Они могут отчаянно сопротивляться становлению более реалистичного отношения к своей жизни и жизненным обстоятельствам. Избирательность воспоминаний, благодаря которой помниться только хорошее, а память о негативных событиях избегается, помогает им упорно держаться за фантазии о том, что их жизнь в прошлом была хорошей или, по крайней мере, не такой уж плохой. Избегание реализации фактов прошлого вполне понятно, однако это становится преградой для реализации настоящего (центральной презентификации) и возможного будущего (другой компонент расширенной презентификации). Таким образом, в силу того, что у ВНЛ пациентов отсутствует «реалистичный» взгляд на свое настоящее, прошлое и будущее, вероятность того, что они примут ошибочное решение, очень велика. Когда они оказываются перед лицом жизненных проблем и необходимостью что-то сделать для того, чтобы приспособиться к изменившимся обстоятельствам, это остается за рамками их персонификации, поэтому они в итоге ничего не предпринимают. Впрочем, причиной такой пассивности может быть не только страх, но и недостаток навыков принятия эффективных решений и разумного риска. По сути, главные изменения, которые приводят к изменениям способов нашего реагирования на те или иные обстоятельства, являются изменениями в сфере ментального и лежат в основании всех остальных нормативных изменений. Таким образом, разрешение фобии риска и изменений требует усиления персонификации и презентификации пациента, благодаря которому пациент становится более мотивированным к тому, чтобы исследовать новые возможности в разных сферах деятельности и допускать разумный риск. Любой успех и связанное с ним переживание триумфа будет подкреплять эту мотивацию и стимулировать внутреннюю работу пациента.

На третьей фазе терапии некоторые пациенты вдруг понимают, что они боятся улучшения, поскольку это означает, что в их жизни произойдут перемены, а к переменам у них всегда было негативное отношений. Терапевт должен помнить о возможности такой установки пациента и исследовать вместе с ним вызванные ей сопротивления и ассоциированные с ними замещающие представления. Например, одна пациентка боялась, что если ей станет лучше, то она станет абсолютно независимой и ей никто и никогда не будет больше помогать. Другая пациентка боялась улучшения, потому что это означало расставание с терапевтом, что казалось ей невыносимым. Для третьей пациентки выздоровление означало перестать быть собой. У каждой из этих пациенток были искаженные дисфункциональные представления о том, что означает «измениться в лучшую сторону», «пойти на поправку». Эти представления порождали страдания, чувства утраты и оставленности.

В терапии необходимо уделять должное внимание коррекции замещающих убеждений, касающихся перемен (например, убеждений в том, что перемены опасны, невыносимы, необратимы, связаны с переживаниями беспомощности и некомпетентности). Иногда корни этих убеждений уходят в еще не раскрытые травматические воспоминания, проработка которых требует возвращения к интервенциям второй фазы терапии.

Для Рэйчел, пациентки со сложным ПТСР, установилась прямая буквальная связь между страхом любых перемен и насилием: «Все изменилось, когда отец вступил со мной в сексуальные отношения. Поэтому любые перемены напоминают мне о самом ужасном событии в моей жизни. Секс причинил боль, поэтому перемены тоже будут болезненными».

В том случае, если любое изменение пациент воспринимает как угрозу, терапевту следует избегать разговоров о необходимости и неизбежности глобальных перемен в жизни пациента, более разумно было бы поощрять пациента совершать пусть небольшие, но явные изменения, не вызывающие большого беспокойства, и помогать адаптироваться к ним. Постепенно, по мере преодоления фобии, можно будет перейти к изменениям большего масштаба и, наконец, к главным переменам. Так, при помощи терапевта пациент постепенно учится на своем опыте (осуществляет синтез) тому, что вместе с происходящими переменами в жизни появляется что-то хорошее, что риск бывает оправданным. Некоторым пациентам могут пойти на пользу ритуалы перехода, которые служат маркерами свершившихся радикальных перемен (Van der Hart, 1983). Проведение таких ритуалов помогает пациенту в презентификации и персонификации изменений, связанных с новой фазой жизненного цикла.

Преодоление фобии близких отношений

Наверное, преодоление фобии близких отношений можно было бы назвать завершающим аккордом успешной терапии. Проработка этой фобии осуществляется постепенно: прежде чем приступать к преодолению фобии физического и сексуального контакта, необходимо разрешение страха эмоциональной близости. Близкие отношения требуют интеграции многих систем действий в поле личного сознания, а также устойчивости процессов персонификации и презентификации, протекающих на самом высоком уровне. Например, наибольшей полноты близкие отношения достигают, когда, помимо привязанности, в них присутствует интерес друг к другу (исследование), игровые отношения (система игры); когда отношения не ограничиваются рамками интимности, а включаются в широкий контекст социальных контактов с другими людьми; когда возможно разумное сочетание заботы о собственном физическом и эмоциональном состоянии (система регуляции энергии) и заботы о другом (система заботы о других).

Близость означает, что в отношениях принимает участие целостное Я. Зрелая близость предполагает преодоление фобий связанных с травмой ментальных действий, привязанности, травматических воспоминаний, разумного риска, перемен и нормальной жизни. Мы чаще всего связываем наши представления о близости со способностью любить, которая составляет один из центральных аспектов человеческого бытия.