— Я сегодня целый день хочу с тобой об этом поговорить…

Неужели и у нее дрогнул голос?

— Это значит «да», Марго? Ты вправду могла бы согласиться?

— Не понимаю, а почему бы нет! Надо только спроситься у Питера и еще кое-что обдумать, — ответила она, а потом, неожиданно: — Поль, мальчик, родной, иди сюда.

* * *

Они отыскали Питера в столовой. Он стоял у буфета и ел персик.

— Привет, ребята! — помахал он рукой.

— Питер, нам нужно кое-что тебе сказать, — обратилась к нему Марго. — Поль хочет на мне жениться.

— Браво! — ответил Питер. — Лично я очень рад. Это вы этим занимались в библиотеке?

— Так ты не против? — спросил Поль.

— Я? Да я уже целую неделю об этом хлопочу. Затем я тебя сюда и привез. По-моему, грандиозная идея, — добавил он и приступил к новому персику.

— Ты — первый, к кому он так отнесся, Поль. Это добрый знак.

— Ах, Марго, давай поженимся сейчас же.

— Дорогой, я ведь еще не сказала «да». Я отвечу утром.

— Нет, дай ответ сейчас, Марго. Я тебе хоть капельку нравлюсь? Пожалуйста, выйди за меня замуж сию же минуту!

— Я отвечу утром. Надо еще кое-что обдумать. Пошли пока в библиотеку.

В эту ночь Поль не мог заснуть. Он захлопнул книгу, потушил лампу, но так и остался лежать с открытыми глазами — и думал, думал обо всем на свете. Как и в первую ночь, он чувствовал, что путаный, бессонный дух этого дома висит над его изголовьем. И он, и Марго, и Питер, и сэр Хамфри Контроверс были всего-навсего незначительными эпизодами в жизни дома, новорожденного чудовища, извергнутого из чрева давно забытой, но все еще молодящейся культуры. Полчаса лежал он, глядя в темноту, пока мысли его не начали неспешно отделяться от него самого, и он понял, что засыпает. Очнулся он от негромкого поскрипывания двери.

Он ничего не видел и слышал только шорох шелка — кто-то вошел в комнату. Потом дверь затворилась.

— По-о-оль, ты спишь?

— Марго!

— Тише, милый, тише! Не включай света… Где же ты?

Шелк зашуршал и соскользнул на пол.

— Надо все проверить, прежде чем решаться, правда, милый? Может, ты просто придумал, что любишь меня? И знаешь, Поль, ты мне так страшно нравишься, что было бы ужасно обидно ошибиться. Понимаешь?

Но, к счастью, ошибки не произошло, и на следующий день состоялась помолвка.

Глава 4. Воскресение из мертвых

Через несколько дней Поль, проходя через холл, повстречал низкорослого субъекта с длинной рыжей бородой, который ковылял за лакеем прямо в кабинет Марго.

— О господи! — ахнул Поль.

— Ни слова, старина! Ни слова! — прошипел бородач и захромал дальше.

Спустя несколько минут к Полю подошел Питер.

— Слушай-ка, Поль, — сказал он. — Угадай, с кем сейчас разговаривает мама?

— Я только что его видел, — ответил Поль. — Тут что-то кроется.

— Я никогда не верил, что он умер, — заметил Питер. — И Клаттербака этим утешал.

— Подействовало?

— Не очень, — вздохнул Питер. — Я доказывал, что, если б он и впрямь утопился, он бы отстегнул деревянную ногу и оставил ее на берегу, но Клаттербак на это ответил, что покойный очень серьезно относился к своей ноге. Чего ему надо от мамы?

Они подстерегли его на улице, и Граймс им все объяснил.

— Извиняюсь за бороду, — пробормотал он, — но так надо.

— Снова в луже? — спросил Поль.

— Не совсем в луже, но дела идут не блестяще. Мною заинтересовалась полиция. С самоубийством вышел конфуз. Я, впрочем, так и думал. Поднялся шум, почему, мол, никого не прибило к берегу и куда девалась моя культяшка… А потом подвернулась моя первая женушка, и они призадумались. Отсюда — рыжая растительность. Ловко вы меня засекли!

Они вернулись в дом, и Питер сделал Граймсу восхитительный коктейль, состоявший в основном из абсента и водки.

— Вечная история… — жаловался между тем Граймс. — Старина Граймс опять на мели. А тебя, приятель, кажется, можно поздравить? Везет же людям… — Он прошелся взглядом знатока по стеклянному полу, мягкой пружинистой мебели, фаянсовому потолку и стенам, обитым кожей. — Обстановочка на любителя, — заключил он, — но ты, надеюсь, будешь чувствовать себя как дома. Забавно, забавно, не думал здесь с вами повстречаться.

— Хотелось бы знать, — перебил его Питер, — чего вам надо от мамы.

— Счастье подвалило, — объяснил Граймс. — Вот как все вышло. Я смылся из Лланабы и не знал, куда податься. Перед отъездом я занял у Филбрика пятерку, еле на билет хватило, а в Лондоне с недельку пришлось потосковать. И вот сижу я как-то раз в кабаке на Шефтсбери-авеню, морда под бородой чешется, а на все про все осталось пять шиллингов, и вдруг вижу: на меня какой-то чудак уставился. Подходит он ко мне и говорит: «Капитан Граймс, если не ошибаюсь?» Я струхнул. «Нет, — отвечаю, — старина. Ошибочка вышла. Промашку даешь. Старина Граймс помер — утоп. За тех, кто в море, старик!» Встаю и иду к выходу. Тут я, конечно, сплоховал. Если я не Граймс, почем мне знать, что Граймс — покойник. Верно я говорю? А он и заявляет: «Очень, — говорит, — жаль. Я, — говорит, — слыхал, что старина Граймс сел в лужу, а у меня как раз подвернулась для него стоящая работенка. Ну да ладно… Давай лучше выпьем». И тут до меня дошло, кто это такой. Ведь это, думаю, Билл, парень что надо, мы с ним в Ирландии в одной казарме жили. «Билл, — говорю я, — да ведь это ты! А я думал — легавый…» — «Все нормально, старина», — отвечает Билл и рассказывает, что после войны попал в Аргентину и там нанялся… — тут Граймс замолчал, словно что-то вспомнив, — нанялся в одно увеселительное заведение. Ночной клуб, так сказать. На этой работе ему подфартило, и назначили его директором всех увеселительных заведений на побережье. Английская фирма. Теперь он приехал в отпуск, подыскать себе пару помощников. «Мне, — говорит, — разные там макаронники не годятся. Бабники все до одного». А нужны ему ребята, которые могут за собой последить, когда дело касается женского пола. Наша встреча — просто благодеяние божье. Я понимаю так, что фирму основал дедушка нашего юного Бест-Четвинда, а миссис Бест-Четвинд продолжает его дело — вот меня и послали к ней представиться, испросить ее согласия насчет моего назначения. Мне и в голову не пришло, что это та самая дама, которая приезжала в Лланабу, еще когда Пренди так лихо надрался. До чего все-таки тесен мир!

— Мама согласилась? — спросил Питер.

— Согласилась, да еще дала пятьдесят фунтов