Он вытащил из-под горшка с геранью на крыльце запасной ключ и, поворачивая его в замке, вдруг протянул левую руку назад, нашарил мою талию, стиснул и сразу отпустил (вполне безобидный жест, вроде упражнения с надувным мячом для снятия стресса, а у меня сердце затрепыхалось и немедленно свалилось в обморок).

Мы на цыпочках вошли в дом.

Удивительное дело – там совсем не было страшно. Без Ханны в доме установилась торжественная тишина давно исчезнувшей цивилизации. Мачу-Пикчу или обломок древнего Парфянского царства. Как пишет сэр Блейк Симбел в своей книге о том, как поднимали на поверхность затонувший корабль «Мария-Роза»[432], «В синей глубине» (1989), забытые цивилизации не пугают, а зачаровывают: «…полные загадок и тайн, они молчаливо доказывают, насколько Земля и рукотворные предметы долговечней человеческой жизни» (стр. 92).

Я оставила папе сообщение на автоответчике – предупредила, что меня подвезут до дома, – и мы занялись исследованием гостиной. Мы как будто впервые ее увидели. Когда не отвлекают пластинки Нины Симон или Мела Торме и сама Ханна, скользящая по комнате в своих потрепанных одеяниях, стало возможно рассмотреть вещи по-настоящему. В кухне – чистый блокнот и шариковую ручку с полустертой золотой надписью «Бока-Ратон» возле телефонного аппарата шестидесятых годов (в таком же точно блокноте Ханна когда-то написала «Валерио»; жаль, на открытой страничке мы не нашли загадочных следов от написанных букв, которые можно было бы выявить, слегка заштриховав карандашом, что постоянно с блеском проделывают сыщики в телесериалах). В гостиной, где мы сто раз обедали, нашлись предметы, которых мы с Мильтоном вообще до сих пор не видели: две уродские фарфоровые русалки в стеклянной витрине за стульями Джейд и Найджела и терракотовая женская фигурка в эллинистическом стиле высотой примерно шесть дюймов. Я сперва подумала, что Ханне их подарили незадолго до нашего похода в горы, но, судя по толстому слою пыли, они там простояли несколько месяцев.

А потом я вынула из видеопроигрывателя кассету с фильмом «L’Avventura»[433]. Полностью перемотанную к началу.

– Что там? – спросил Мильтон.

– Итальянский фильм. Ханна о нем рассказывала на занятиях.

Я отдала кассету Мильтону и взяла с кофейного столика пустую коробочку от нее.

– «Лавентура»? – неуверенно спросил Мильтон, скривив рот на сторону. – О чем это?

– О женщине, которая пропала. – У меня по спине побежали мурашки.

Мильтон, кивнув, швырнул кассету на диван.

Мы прочесали оставшиеся комнаты на первом этаже, но никаких потрясающих открытий не сделали: ни оленей и бизонов из кости, кремня или дерева, ни резной фигурки Будды, ни хрустальной или керамической шкатулки из империи Маурьев. Мильтон предположил, что Ханна могла вести дневник, и мы поднялись наверх.

Спальня Ханны с прошлого раза не изменилась. Мильтон осмотрел прикроватную тумбочку и туалетный столик (нашел мою книжку «Любовь во время холеры»[434]; Ханна взяла ее почитать, да так и не вернула). Я заглянула в ванную и гардеробный чуланчик. Увидела все то, что мы тогда обнаружили с Найджелом: девятнадцать пузырьков с таблетками, детские фотографии в рамках и даже коллекцию ножей. Не нашла только школьную фотографию Ханны с другой девочкой. Насколько я помнила, Найджел ее положил в обувную коробку «Эван-Пиконе», но там фотографии не оказалось. На всякий случай я проверила еще несколько коробок на полке, после пятой бросила. Или Найджел ее убрал в другое место, или Ханна потом переложила.

– Надоело мне.

Мильтон сидел на полу возле Ханниной кровати (а я – на ее краю). Его запрокинутая голова почти касалась моей голой коленки. Одна темная прядка, соскользнув с вспотевшего лба, и впрямь касалась.

– Здесь пахнет Ханной. Ее духами.

Он был похож на Гамлета. Не на того Гамлета, что обожал играть словами и постоянно думал о предстоящем поединке или о том, куда надо поставить ударение («В монастырь ступай» – «В монастырь ступай»). И не того, что постоянно беспокоится, ладно ли камзол сидит и хорошо ли слышно зрителям в последнем ряду. Я говорю о тех Гамлетах, которые всерьез начинают задумываться, быть им или не быть. Кому жизнь основательно заехала локтем, а то и кулаком по почкам, и после того, как опущен занавес, они не могут нормально разговаривать, есть и снимать грим, а едут домой и там долго смотрят в стену.

– Тоска какая-то, – прошептал Мильтон еле слышно, обращаясь к люстре на потолке. – Поехали домой, что ли.

Я опустила лежавшую на колене руку, задев щеку Мильтона. Она была влажная, как стенка в подвале. Мильтон обернулся ко мне. Наверное, на лице у меня было написано «Сезам, откройся» – он вдруг сгреб меня в охапку и усадил к себе на колени, прижав большие влажные ладони по бокам от лица, словно наушники. И поцеловал, как будто надкусил яблоко. Я тоже его поцеловала, притворяясь, что кусаю персики или, не знаю там, нектарины. Кажется, я еще издавала странные звуки (клекотанье или курлыканье). Он вцепился в мои плечи, как будто это поручень в кабинке аттракциона и он боится выпасть наружу.

Наверное, на раскопках такое часто случается.

Да, готова спорить на солидную сумму, наверняка немало бедер, коленей и задниц терлись о древние гробницы в Долине Царей, о разрушенные очаги на берегах Нила, ацтекские фигурные кувшины на островке посреди озера Тескоко и немалое количество торопливого секса происходит в перекур на раскопах в Вавилоне и на лабораторных столах для препарирования мумий.