– Третьим бы кого взять, ухайдакаемся, вдвоем-то несподручно, а что делать? – огорчался Матвеич. – Эх, мужики, мужики, подвели-то как… Одно успокаивает, что шишка спелая. Ты колот-то в руках держал? – вдруг спохватившись, спросил он Валерку.

– Да откуда, Матвеич? – сконфузился тот.

– Тогда все, хана, на себе поволоку из тайги, – обмяк в плечах сосед, но уже через минуту приободрился: – Парень ты здоровый, в самый раз мешки таскать…

Валерка усмехнулся в ответ: ладно, дядя, посмотрим, зря я, что ли, в танковых войсках служил, не одну тонну железа переворочал.

Матвеич будто понял и опять поддел:

– Дурное дело не хитрое, а на орехе сноровка требуется, ну и фарт не помешает…

На что Валерка обиделся и сказал:

– Так я тоже вроде не на болоте вырос, кругом тайга.

– Вот-вот – вроде… Знаю, какая там у вас на Маньчжурке тайга, бывал. Выйдешь ягоды сбирать, далеко тебя видать. Кедру-то хоть раз наблюдал?

– А как же, на набережной их целая аллея. Ничего, красивые…

– Мамочка родная! Сподобил господь помощничка! – прихлопнул Матвеич ладонями коленки. – Ты ж это не кедру видел, а издевку над природой!

Родные места Валерки и в самом деле были обделены кедрачом. Там, где он вырос, тайга постепенно растворялась в забайкальских степях и ближе к китайской границе вовсе сходила на нет. Правда, знал он, что дальше на север растет кормное дерево, но добираться туда не ближний свет – километров триста с гаком и все бездорожьем. Не захочешь орешка! И все же находились в поселке ухари, сбивали бригаду, умудрялись за казенный, правда, счет гонять машины на далекий промысел. А ему по-молодости лет так и не удалось ни разу подпариться к ним.

…Горбовик Матвеича покачивается впереди. Валерке смешно, что мужик вдвое его старше, беспокоится, как бы он не отстал – нет-нет, да оглянется, проверяя. Вот уже полчаса идет он за ним как привязанный и мог бы легко обойти на повороте, если бы знал дорогу. И едва успевает подумать так, как Матвеич прибавляет шагу и быстро уходит во тьму. Через минуту-другую Валерка теряет его из виду и только слышит, как похрустывает валежник. Ничего себе дела, а он было собрался вздремнуть на ходу, по армейской привычке. Валерка поднажал, пытаясь подстроиться под лихую ходьбу Матвеича, но тот ломил в гору, как сохатый. Будто крутая извилистая тропа не проваливалась колдобинами, не хватала за сапоги цепкими кореньями, не била острыми камнями сквозь тонкую кирзу. Рубаха прилипала к спине, дыхание срывалось, а достать напарника он никак не мог.

Ночная тайга шумела по обеим сторонам тропы: шелестела, шуршала, потрескивала в кромешной тьме. Но гулкое сердце и прерывистое дыхание глушили ее неспокойный говор. Валерка на ходу сдернул с головы вязаную шапку, холодил взъерошенные волосы, на мгновение стало легче дышать. И догнал было Матвеича – совсем близко трещали кусты. Но стоило сбиться с налаженного шага, замешкаться, тот опять еле слышно шел где-то впереди, по тропе, петляющей между скал и деревьев. Совсем запыхавшись, Валерка остановился, в оба уха слушая ночь, и что-то похожее на легкое отчаянье тронуло сердце. Постоял чуток и двинулся наугад, нащупывая ногами проторенный путь. И когда совсем ослабел и озлился, услышал тихое покашливание Матвеича, а потом и увидел его на гранитном валуне с огоньком папиросы в руке.

– Притомился? – как ни в чем не бывало осведомился Матвеич.

– Есть маленько, – отсыревшим голосом ответил Валерка, переводя дыхание и растирая онемевшие ноги. – Ну и здоров ты бегать, запалил меня, недолго дышал тебе в затылок.

– Да это, считай, прогулка по парку культуры и отдыха, – хмыкнул Матвеич и в темноте сунул ему в руку пачку папирос.

Валерка вяло оттолкнул ее – и без курева в груди спеклось.

– Снег бы нам не подкузьмил или дождь, одна холера. Повезет если, возьмем орех, обратно на полусогнутых поползем, вот где вспотеем, – не пожалел он Валерку.

А тому было уже все равно, казалось, хуже и быть не может, все поджилки тряслись от усталости. Короткий привал, однако, добавил сил, и они вновь полезли на гору. А когда выкарабкались на вершину, с гребня хребта увидали далекие светлячки конечной станции, куда убежала на ночлег последняя электричка.

– Теперь полегче станет, на дорогу вышли, – огорошил Матвеич.

– Откуда здесь дорога? Глухомань, – опешил Валерка.

– Там, выше, – мотнул головой напарник, – база, промысловики к ней и пробили лежневку, орех вывозить. Нам к ним бы пристроиться, под бочок, вот где шишка, кедрач стеной стоит, да нашему брату туда соваться заказано.

Дорога была разбита вдрызг, но шагать по ней, даже такой расхристанной, оказалось куда сподручнее, чем спотыкаться на тропе. Хотя и здесь хватало заполненных водой ям, колдобин, выпирающих из земли камней и бугристых корней. Валерка давно уже потерял счет времени, отупело тащился вслед за Матвеичем. Но и тот все чаще останавливался, перекуривал, смачивал горло сладким чаем из фляжки, а вскоре принялся считать вслух повороты дороги, называя одному ему ведомые приметы.

Звезды высоко висели в небе, свет их стал ярче, пронзительнее. До рассвета было еще далеко, но тайга уже понемногу оживала. Поднимался утренний верховой ветер, тек, задевая верхушки кедров. Наконец, Матвеич свернул с лежневки и пошел напрямки, по кедрачу. Тонко и остро пахнуло багульником. В конце пути они все же заплутали, дали порядочного кругаля, прежде чем вышли к шалашу, крытому корьем. Сбросив с плеч поклажу, присели на колоду у старого кострища, перевели дух.

– Ну и память у тебя, Матвеич, – нашел в себе силы удивиться Валерка. – Думал, до утра будем бродить по бурелому.

– Это не я, это ноги мои дорогу чуют, ночь-то какая, глаза выколи. Перетаскай шмутки в шалаш и пошли дрова заготавливать, а то к рассвету окочуримся. Холодина. Небо ясное, а значит, день наш будет, – бодрым голосом сказал Матвеич и пошел, постукивая обухом топора по стволам деревьев.

Сухостой они нашли рядом с шалашом. Лезвие топора отскакивало от прокаленной солнцем и морозом древесины, звенело, но звуки недалеко разносило окрест. Вскоре лесина захрустела, легла вершиной к кострищу, туда, куда ее направил умелой рукой Матвеич. В кустах он разыскал обернутую куском клеенки короткую пилу, и час они ширкали крепкую древесину. Пока не разделали на чурки и в несколько заходов не перетаскали на стоянку. Напарник с одной спички запалил костер, и ночь сразу подвинулась, уступив свету пятачок пространства.

Работа отняла остатки сил, и Валерку сморило. Он прикорнул на куске брезента, подложив под голову шапку. Спал и не спал, показалось – только смежил веки, поднял – Матвеич все так же неподвижно сидит у костра.

– Вставай, байбак, проспишь царство небесное, – свежим голосом приветствовал он его. – Я ж в другой раз огонь расшуровал, за водой сбегал, чай поставил.

Языки пламени жадно лизали сухое дерево, отбрасывали блики на проступившие в сумраке стволы деревьев. Валерка с минуту глядел на завораживающую пляску костра и поднялся, не чуя ног. Присел на корточки, протянул к теплу руки, подставил назябшее лицо, и жар опахнул его всего, как в летний полдень ветерок в родной степи.