Тридцать первое июля, понедельник, стал последним днем пребывания семьи Николая II в Царском Селе. Накануне отметили тринадцатилетие наследника, ходили к обедне и к молебну, прикладывались к иконе Знаменской Божьей Матери, специально по этому случаю принесенной в Александровский дворец. Затем, как обычно, работали в парке: рубили и распиливали деревья. Уложили к отъезду все вещи, только на стенах остались картины. Утром, в ожидании долгого путешествия, вновь работали в парке. Время отъезда постоянно откладывалось. Неожиданно приехал Керенский, привезший с собой брата царя — для прощания. Разговаривать было трудно, тем более что революционный премьер присутствовал на встрече. Повидать племянников Михаилу Александровичу не разрешили. Братья крепко обнялись и расстались — уже навсегда. Керенский сидел в комнате рядом с царским кабинетом, ожидая сообщения о прибытии поезда. Время шло, железнодорожники колебались, думая, подавать или не подавать состав. Юный наследник устал, ему хотелось спать. Нервничали слуги, отъезжавшие вместе с семьей. Только после пяти часов утра Керенский объявил, что можно ехать. Подали автомобили. В сопровождении охраны все тронулись к Александровской станции. У поезда проверили списки отъезжавших. В шесть часов десять минут утра 1 августа Николай II навсегда покинул Царское Село.

Подданные бывшей империи узнали о случившемся на следующий день. С правительственным сообщением перед представителями комитета журналистов выступил заместитель председателя Совета министров Н. В. Некрасов. О новом местопребывании царя не говорили, но обещали проинформировать «своевременно». Некрасов рассказал, что вопрос о переводе Николая II из Царского Села был поднят еще в середине июля по военно-политическим соображениям и рассматривался на секретном заседании правительства. Советы рабочих и солдатских депутатов в принятии этого решения никакого участия не принимали. Уже 2 августа читающая публика могла ознакомиться и с подробностями отъезда царя, и даже со слухами о том, куда он отправлен. Одни говорили, что теперь семья будет жить в Ипатьевском монастыре Костромской губернии, другие — что ее перевезут в Архангельскую губернию. Опять слухи! Они постоянно сопровождали венценосцев. Но не всё из сообщаемого прессой оказывалось уткой. Журналисты правильно описали царский поезд, в котором были вагон-буфет, три международных спальных вагона и вагоны третьего класса, прицепленные «спереди и сзади царских». В этих вагонах поместился конвой. Правда, не сообщалось о том, что был и еще один поезд, который вез часть прислуги и солдат, которые должны были в Сибири охранять царя. Не сообщалось и о том, что поезда следовали под японским флагом.

Ссылку царя тогда же оценили и члены дома Романовых. Не все они поддержали решение Временного правительства, убеждавшего россиян, что это сделано для «сохранности» царской семьи. «Теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него (Николая II. — С. Ф.) мученика, — полагал великий князь Сергей Михайлович. — На этой почве может произойти много беспорядков. Правительство, по-видимому, не учитывает последствий этого шага. Кроме того, и сохранность их теперь более не обеспечена. Большевики легко могут завладеть чернью и солдатами Тобольска, и тогда — конец». Великий князь, информированный лучше, чем большинство россиян, как в воду глядел: его предсказание сбылось — большевики завладели «чернью и солдатами». Но Керенский думал иначе, а его слово тогда значило неизмеримо больше, чем мнение представителя свергнутой династии. «Музыка революции» звучала все сильнее, заглушая здравый смысл и предостережения «бывших». Под эту «музыку», собственно говоря, и развивалась драма, завершившаяся в Екатеринбурге менее чем через год.

О том, что царский поезд без задержек идет на восток и уже миновал Челябинск, бывшие подданные монарха узнали только 5 марта. «Как окончательно выяснилось, — сообщало «Новое время», — семья Романовых будет поселена в Тобольске, на р. Оби, в 300 верстах от железной дороги. Там для нее отведен губернаторский дом». Журналисты даже отметили, что узнав об отъезде в Сибирь, Николай II прослезился, заявив: «Себя мне не жаль, но жаль тех, кто за меня страдали и страдают». Характерная фраза! Из тех, кто сопровождал царскую семью в Тобольск, назывались лейб-медик профессор Е. С. Боткин, воспитатель наследника П. Жильяр, фрейлина А. В. Гендрикова и гофлектриса Е. А. Шнейдер. На самом деле сопровождавших было гораздо больше — всего тридцать девять человек. Позднее в Тобольск прибыли еще шесть человек, но не все из них были допущены к венценосным арестантам.

Официальное правительственное сообщение о переводе Николая II и сопровождавших его лиц в Тобольск, подписанное А. Ф. Керенским, было опубликовано 6 августа. В нем заявлялось, что сделано это по соображениям государственной необходимости, а также что «вместе с бывшим императором и императрицей на тех же условиях отправились в г. Тобольск по собственному желанию их дети и некоторые приближенные к ним лица» (курсив мой. — С. Ф.). Из сообщения следовало, что дети могли и не ехать вместе с родителями, тем самым не терять свободы. Большего цинизма для оправдания их ареста, а также для ареста сопровождавших Николая II и Александру Федоровну лиц придумать было сложно. Получалось, что при желании старшие дочери царя могли бы благополучно остаться в Петрограде или воссоединиться с родственниками, например, в Крыму. Оценивать с нравственной точки зрения подобные сентенции не приходится.

Вместе с правительственным сообщением газеты публиковали и краткую историю вопроса об отправке царя и о его будущей резиденции. Временное правительство обсуждало разные города — Казань, Екатеринбург, Орел, Саратов и другие, но большинство членов Кабинета якобы нашли эти местности неподходящими. Тобольск выбрали как наиболее отдаленный и спокойный город, где пребывание семьи гарантирует ее безопасность и предотвратит возможность «контрреволюционных попыток». Указывалось, что отправка Николая II и его близких в Сибирь — не кара. Временное правительство желало изолировать царскую семью на случай приближения войск неприятеля с Северного фронта и обеспечить ее безопасность. Жители России информировались, что в Тобольске семья будет пребывать под постоянной воинской охраной. Приведенное сообщение требует некоторых разъяснений. Во-первых, — как мы помним, Керенский в своих воспоминаниях указывал, что лично распорядился об отправке арестованных в Тобольск и только затем получил утверждение правительства. Следовательно, ни о каком коллегиальном решении не было и речи. Во-вторых, — перевод царя в Тобольск мог состояться не без влияния епископа Гермогена (Долганева), некогда друга, а затем непримиримого врага Григория Распутина, в 1912 году наказанного за непослушание царской воле ссылкой в Жировицкий Успенский монастырь. В марте 1917 года владыку — как пострадавшего при самодержавии — реабилитировали, назначив епископом Тобольским и Сибирским. Важно отметить, что несмотря на борьбу с Распутиным Гермоген всегда оставался искренним монархистом, глубоко почитая царя и его семью.

О Гермогене писал председатель Екатеринбургского совета П. М. Быков, подчеркивавший, что епископ «все время вел с Петроградом какие-то переговоры. Вполне возможно, что в результате этих переговоров царская семья была водворена именно в Тобольск». Свидетельство уральского большевика использовал в своем исследовании российский историк Г. З. Иоффе, указавший также и на то, что в конце июля 1917 года в Петрограде состоялся съезд губернских комиссаров Временного правительства. На съезде присутствовал и тобольский комисcap В. Пигнатти. «Тогда-то, по-видимому, и были согласованы конкретные вопросы, связанные с переездом Романовых», — полагал Г. З. Иоффе. Вместе с царем в Тобольск выехали комиссар губернии, член Государственной думы В. М. Вершинин, комиссар Временного правительства П. М. Макаров и начальник отряда, охранявшего узников, — полковник Е. С. Кобылинский. Отряд состоял из 337 солдат и семи офицеров трех гвардейских стрелковых полков (1, 2 и 4-го). Провожая отъезжавших, Керенский обратился к солдатам с речью. Он призвал их держать себя с пленниками вежливо, а не по-хамски. Его призыв, судя по всему, был услышан.