Ангел покачал головой так, словно теперь он все понял.

— О'кей, Тануч, отведи его к Гэсби.

Молоденький белый сержант взял Шермана за локоть. Рукой Шерман придерживал брюки, так что локоть торчал будто птичье крыло. Брюки был мокры даже в поясе. Мокрый пиджак он держал перекинутым через другую руку. Пошел. Правая нога выскользнула из туфли, потому что шнурки отсутствовали. Он было остановился, но полицейский указал ему на вход в коридорчик. Шерман пошел шаркая, чтобы ноги не вываливались из туфель. Туфли издавали чавкающий звук — так они промокли.

Шермана вели к клетушке с большими окнами. Теперь, проходя по коридору, он хорошо видел внутренность тех двух камер. В одной было человек двенадцать. Двенадцать серо-черных силуэтов вдоль стен. Дверь в другую была открыта. В ней был только один человек — тот самый долговязый пьяница; бесформенной кучей он лежал на приступке. Пол вымазан чем-то коричневым. И бьющий в нос запах экскрементов.

Полицейский препроводил Шермана в клетушку с окнами. В ней был здоровенный веснушчатый полицейский с широким лицом и светлыми вьющимися волосами; он оглядел Шермана с головы до ног. Полицейский по имени Тануч сказал: «Мак-Кой» — и подал здоровенному лист бумаги. Комната была битком набита какими-то металлическими стойками. Одна — похожая на контур металлоискателя вроде тех, что можно видеть в аэропорту. Другая — треножный штатив с фотокамерой. Еще одна представляла собой нечто вроде пюпитра, только ее верхняя часть была слишком маленькой, чтобы на ней поместились ноты.

— Хорошо, Мак-Кой, — сказал здоровенный, — пройдите-ка через вон тот контур.

Хлюп, хлюп, хлюп… Одной рукой поддерживая брюки, в другой неся мокрый пиджак, Шерман зашаркал сквозь проход контура. Аппарат взвыл громким «бип-бип».

— Ой-ой-ой, — сказал полицейский. — О'кей, давайте мне ваш пиджак.

Шерман подал ему пиджак. Тот проверил карманы и принялся мять пиджак сверху донизу. Швырнул пиджак на край стола.

— О'кей, расставьте ноги и отведите руки в стороны, вот таким образом.

Полицейский развел руки, словно собираясь нырнуть ласточкой.

Шерман не мог отвести глаз от правой руки верзилы. На ней была полупрозрачная резиновая хирургическая перчатка. Она доходила ему почти до локтя.

Шерман расставил ноги. Когда он развел и руки, брюки упали чуть ли не до колен. Здоровенный подошел к нему и принялся охлопывать по рукам, по спине, по груди, по бокам, а затем по бедрам и по ногам. Рука в резиновой перчатке производила неприятное сухое трение. Новая волна паники… Шерман в ужасе уставился на перчатку. Полицейский поглядел на него и хмыкнул — ему, видимо, стало забавно, — а затем поднял правую руку вверх. Огромная кисть, толстенное запястье… Кошмарная резиновая перчатка оказалась у Шермана перед самым носом.

— Насчет этой штуковины не волнуйтесь, — сказал он. — Дело в том, что мне надо взять отпечатки, а для этого приходится брать за палец и каждый по очереди прикладывать к подушечке с краской… Понятно? — Он говорил это тоном дружеской беседы, как-то даже задушевно, будто они стоят вдвоем где-нибудь в переулке и он объясняет, как работает двигатель его новой «мазды». — Я этим занимаюсь целый день, руки все в краске, и, во-первых, от этого кожа грубеет; а иногда и смыть как следует не получается. Приходишь домой, а там у жены в гостиной все белым отделано, руку на диван или еще куда-нибудь положишь, потом встаешь — глядь, на нем пальцы отпечатались; ну, и у жены истерика. — Шерман молча смотрел на него. Не знал, что сказать. Огромный, грозного вида полицейский явно хочет ему понравиться. Как все это странно. Похоже, им всем очень хочется нравиться.

— О'кей, пройдите снова сквозь контур.

Шаркая туфлями, Шерман снова прошел в проем контура, и снова сработал сигнал.

— Черт, — сказал верзила. — Еще раз.

Сигнал сработал в третий раз.

— Ни хрена не понимаю, — сказал полицейский. — Погодите минутку. Идите сюда. Откройте рот.

Шерман открыл рот.

— Не закрывайте… Секундочку, повернитесь вот так. Никак свет не поймать. — Он пытался повернуть голову Шермана под немыслимым углом. От перчатки пахло резиной. — Вот зар-раза. Да у вас же там целый серебряный рудник! Знаете что, согнитесь-ка в поясе. Вот-вот, еще чуть пониже…

Шерман согнулся, придерживая рукой брюки. Неужели он…

— А теперь снова сквозь контур, только очень медленно.

Шерман зашаркал задом наперед, согнутый под углом почти в девяносто градусов.

— О'кей, медленнее, медленнее, медленнее — хорош, так…

Шерман почти уже прошел через проем. По эту сторону оставались только голова и плечи.

— О'кей, еще чуть-чуть… еще… чуть дальше, чуть дальше…

Сигнал сработал еще раз.

— Оп-па! Оп-па! Вот так! Так и стой! — Аппарат продолжал гудеть. — Вот зар-раза! — радостно произнес верзила. Заохал, заходил кругами, хлопая себя ладонями по бедрам. — В прошлый год мне тоже один такой попался. О'кей, можете выпрямляться.

Шерман стал прямо. В недоумении он молча смотрел на верзилу. Тот высунул голову в дверь и заорал:

— ЭЙ, Тануч! Подь сюда! А ну, глянь-ка!

По ту сторону коридорчика у открытой камеры стоял полицейский со шлангом, окатывал пол. Шум воды отдавался от кафельных стен.

— Эй, Тануч!

Из дальнего конца коридора появился тот полицейский, что привел Шермана в комнату верзилы.

— Глянь-ка, Тануч! — Потом Шерману: — О'кей, нагнитесь, и по-новой. Задом через контур, только медленно-медленно.

Шерман нагнулся и сделал как было велено.

— О'кей, оп-па, оп-па, оп-па… Вот, обрати внимание, Тануч! Пока все тихо. О'кей, еще чуток, еще чуток, еще чуток.. — Сработал сигнал. Верзила снова был вне себя. Опять заохал, заходил кругами, зажестикулировал. — Нет, ну ты видел, Тануч? Это в голове! Христом-Богом клянусь!.. Это у парня в башке!.. О'кей, выпрямляйтесь. Откройте рот… Вот оно. Нет, вот, чуть поверните. — Он снова принялся вертеть голову Шермана, пытаясь поймать больше света. — Вот, взгляни-ка! Вишь, сколько металла?

Тот, которого звали Тануч, не сказал Шерману ни слова. Лишь глядел ему в рот — так осматривают тайник в погребе.

— Бог ты мой, — проговорил Тануч. — Действительно, не зубы, а какой-то монетный двор. — Затем обратился к Шерману, словно впервые его увидел: — Вас в самолет-то когда-нибудь пускали?

Верзила хохотнул.

— А ведь ты не один такой, — сказал он. — В прошлый год мне тоже попался вроде тебя клиент. Я с ним чуть не спятил. Все понять не мог… какого хрена… ясно, да? — Разговор опять принял доверительную тональность — как бы два приятеля субботним вечером. — Эта машинка очень чувствительная, а у тебя в башке сплошной металл, доложу я вам.

Шерман был подавлен, унижен до крайности. Но что тут поделаешь? Может быть, эти двое, если правильно себя с ними вести, помогут ему не попасть в эти, как их… вольеры! Вместе с той публикой! Шерман молча стоял, придерживая брюки.