Мебель, ковры, и шпалеры доставили, на грузовиках, в клуб. Комендант прошелся по заваленному вещами залу: «Мы здесь много денег выручим, для рейха». Жена майора, после еврейских погромов в Дуйсбурге, их родном городе, очень удачно покупала на аукционах фарфор и серебро.

Офицеры отобрали себе безделушки. Комендант пожалел, что не может взять хороший хрусталь де ла Марков. Бокалы, отправленные в Германию по железной дороге, неизбежно бы разбились. Для жены, майор нашел отличный, серебряный туалетный набор, а двоим сыновьям, погодкам, взял красивые кинжалы, судя по виду, антикварные. Непонятным оставалось, что делать с замком, но комендант решил:

– Не моя забота. Может быть, его СС заберет, или устроят лагерь, для военнопленных… – по городку, кроме плакатов о поиске Гольдберга, расклеили объявления со свастиками, на французском языке. Плакаты сообщали, что «Компания де ла Марков» перешла в собственность рейха. Все работники сохраняли свои места. Им предписывалось, в течение сорока восьми часов, пройти регистрацию, и явиться на смены, в шахты, инженерный отдел, бухгалтерию и рудничную больницу. Поселковую школу распустили на каникулы. В сентябре начиналось преподавание по новой, утвержденной в рейхе программе.

В воскресенье, к вечеру, комендант получил радиограмму из Берлина. Майор тяжело вздохнул: «Не один граф, а целых два, и оба из СС». Вместе с герром Максимилианом в Мон-Сен-Мартен приезжал ответственный работник административно-хозяйственного управления СС, оберштурмфюрер Генрих фон Рабе.

Майор вспомнил, что статью о телегонии написал гауптштурмфюрер Отто фон Рабе:

– Конечно, с такими связями, с таким отцом… – покойный отец офицера возил уголь фон Рабе в Роттердам:

– Пусть его светлость Генрих разбирается с компанией, – успокоил себя майор, – стратегически важным предприятием. Я не экономист, не инженер, я просто танкист… – на первом этаже колокольный звон был еще сильнее.

– Что случилось? – спросил майор у дежурного лейтенанта. Юноша вскочил:

– Месса, господин майор, заутреня. Они к похоронам готовятся… – кюре, в субботу, действительно пришел к коменданту. Священник предупредил, что, согласно правилам католицизма, до похорон надо отслужить поминальную мессу. О том, что она начнется в пять утра, святой отец, как оказалось, не упомянул. Невозможно было запретить погребение в церкви, хотя майор очень хотел поступить именно так. Он злился на старика, на восьмом десятке лет, столько времени водившего их за нос.

Несмотря на плакаты о поиске Гольдберга в комендатуре никто не появился. Весь понедельник, и до похорон, и во время церемонии, и после нее, в церкви не стихали колокола. Комендант послал в храм солдат. Вернувшись, они доложили: «У католиков подобное принято, говорят». Майор не поленился позвонить офицерам, католикам из Баварии. Сослуживцы сказали, что в Германии так не делают:

– Но здесь Бельгия, у них могут быть другие обряды… – к исходу дня у майора отчаянно болела голова.

На похороны он не пошел, но видел гроб. Барона и баронессу погребали вместе. Шахтеры, меняясь, несли на руках помост. Процессия шла от рудничной больницы к церкви, медленно, молча. Все люди надели траур. В черном платье была и дочь де ла Марков, золотистые волосы женщины прикрывала кружевная мантилья. Комендант, в бинокль, увидел слезы на ее лице. Ни профессор Кардозо, ни дети на похороны не пришли.

После обеда военный дежурный по станции Мон-Сен-Мартен, позвонил с докладом. Семья Кардозо, с псом, села на льежский дизель. Ветка была короткой, ее проложили в прошлом веке для вывоза угля. По ней ходил единственный пассажирский поезд, каждый час, до Льежа и обратно:

– Они в Амстердам уехали, – только в семь вечера колокола, наконец, замолчали, – скатертью дорога, как говорится…

Собак увезли, обратно, в Льеж, на грузовике. Поиски, и днем, и ночью, ничего не дали. Комендант, затянувшись сигаретой, посмотрел на карту. В округе имелось два десятка закрытых шахт:

– Не говоря о пяти работающих, о сталелитейном заводе… – он посмотрел на темные очертания цехов, ближе к Маасу, – о горах… – Арденны были невысокими, но, судя по карте, здесь встречались и пещеры, и болота. Комендант подозревал, что земля у них под ногами изрыта старыми штольнями:

– Еврей мог просто сдохнуть в лесу… – он искренне хотел, чтобы так и случилось.

Из окна комендатуры виднелся вход в клуб. Два солдата стояли рядом с дверью. Комендант взглянул на афиши об аукционе, напечатанные жирными, черными буквами. За весь день никто из местных жителей даже шага не сделал в сторону клуба. Майор подозревал, что завтра и послезавтра ничего не изменится. Кафе второй день были наглухо закрыты:

– По случаю траура, – гласило рукописное объявление на одной из пивных. Траура никто не объявлял, но майор понимал, что шахтеры не собираются спрашивать позволения у оккупационной администрации. Он вспомнил угрюмые лица, в похоронной процессии:

– Я поторопился, подумав, что они мирные люди. За ними нужен глаз да глаз… – церковные часы пробили девять вечера. Поселок, будто, вымер. Журчала вода в мраморном фонтане. Маленький парк, с наскоро прибитой табличкой: «Евреям вход запрещен», был безлюден. Щебетали ласточки. Дежурная бригада шахтеров, в комбинезонах, с рабочими саквояжами, вразвалочку шла по дороге, к самой крупной шахте компании, «Луизе».

– Главная штольня глубиной больше километра… – комендант поежился:

– Отец этого де ла Марка восьмичасовой рабочий день установил, двухнедельный оплачиваемый отпуск, пенсию после тридцати лет выслуги. Они и до прошлой войны никого младше шестнадцати лет под землю не допускали, и женщинам запретили в шахтах работать. Святой, да и только. Либерализм прекратится, конечно. Рейх нуждается в угле и стали… – ночная бригада проверяла приборы и крепления в шахтах.

По булыжнику площади перед мэрией застучали копыта першеронов. Комендант узнал рудничного врача, месье Лануа. Он сидел на сене, в телеге, с докторским чемоданчиком. Правил лошадьми сутулый, почти лысый старик, с хмурым лицом, куривший короткую трубку:

– На вызов поехал, – комендант широко зевнул, – мы отказались снабжать бензином карету скорой помощи. Раньше покойный барон горючее выдавал, а теперь лавочка закрылась… – свернув карту, он отправился в постель. Колокола, наконец-то, смолкли. Комендант, намеревался, как следует выспаться.

В густых ветвях сосен ухала сова. На темно-синем, почти ночном небе мерцали крупные звезды. Телега месье Верне, проехав по узкой, лесной тропинке, остановилась у старого, поросшего мхом, деревянного сруба, прикрытого дощатой платформой. Пахло сосновой хвоей, смолой, едва слышно звенели комары. По лесу было разбросано несколько неглубоких шахт. В начале прошлого века, до основания компании, в них разрабатывали угольные жилы, несколькими семьями. Шахтеры спали рядом, в землянках. Доктор Лануа, соскочив с телеги, поднял крышку. Он оставил врачебный чемоданчик на густой, покрытой вечерней росой траве. Месье Верне сидел на козлах, першероны мирно переминались с ноги на ногу.