Баронесса Тереза, в большом, холщовом фартуке, поверх простого платья, резала свежевыпеченный хлеб. На каменном полу стояла плетеная корзина для пикников. Мать подняла серо-голубые, в тонких морщинах глаза. Рыжеватые, сильно побитые сединой волосы прикрывал старомодный, утренний чепец:

– Кофе пришла варить? – мать, ласково улыбалась:

– Папе тоже отнеси чашку. Он поднялся. Ему надо в Лувен съездить, к иезуитам. К отцу Янссенсу. А мы в горы отправимся, с детьми… – мать делала бутерброды. Элиза взялась за медный кофейник: «В расписании нет пикника, мама. Давид…»

Баронесса махнула ножом:

– Давид работать будет, а мы малышей возьмем. Отец лимузин забирает. Месье Верне на одноколке нас отвезет. Я ему звонила вчера. Ребятишкам такое нравится… – месье Верне, старый шахтер, помнил времена, когда вагонетки таскали лошади. У него на маленькой ферме жило несколько пожилых першеронов.

– Давид обрадуется, – подытожила мать, – целый день вокруг тишина… – Элиза взяла банку с кофе и мельницу: «Папе не тяжело будет, одному за рулем? И зачем он в Лувен едет?»

– Не делай из отца старика… – баронесса, аккуратно, заворачивала бутерброды в провощенную бумагу, – провизию я ему дам, в дорогу. В термос кофе налью. По делам благотворительности едет… – мать складывала корзинку.

Христианам лгать запрещалось. Баронесса утешила себя:

– Это не ложь. Это, действительно, благотворительность.

Муж, ни в какой, Лувен не собирался. Позвонив из колледжа иезуитов, отец Янссенс сообщил, что все готово. Месье Эмиля, как доктора Гольдберга называли барон с баронессой, ждали в монастыре, в Виртоне, городке на границе Бельгии с Францией. Врач, в обличье кармелитского монаха, при положенных документах, ехал с паломниками в Рим, через Женеву, где и должен был остаться.

Поездом в Виртон отправляться было опасно. Барон с баронессой были уверены, что на станции, в Мон-Сен-Мартене, никто месье Эмиля не выдаст, но железная дорога кишела немецкими патрулями. Месье Гольдберга, с его фамилией, непременно бы арестовали:

– И внешность у него тоже… – баронесса скрыла вздох, – как у Маргариты. Мальчики на евреев не похожи, а она… – Гольдберг третий месяц сидел в подвале замка. Повара и лакеи все знали, однако барон и баронесса не волновались. Слуги, верующие католики, работали на семью несколько десятков лет. Виллем и Тереза решили ничего не говорить детям, как они называли дочь и зятя:

– Незачем, – барон, обняв жену, прикоснулся губами к седому виску, – у них другие заботы. Сами все сделаем, не надо никого вмешивать… – месье Эмиль собирался вести лимузин. Баронесса вспомнила тихий голос врача:

– Пусть месье барон отдохнет, ему обратно ехать надо. Хорошо… – Гольдберг помолчал, – хорошо, что мои родители не дожили до подобного… – сняв пенсне, он отвернулся. В подвалах не было электричества. У Гольдберга, в каморке, стояла керосиновая лампа: «Он три месяца солнечного света не видел… – поняла баронесса, – ничего, скоро безумие закончится».

– Вам тридцати не исполнилось, месье Эмиль… – бодро заметил муж, – мы вам кое-какое золото дадим, в дорогу. Обустроитесь в Женеве, начнете практиковать. Женитесь, в Швейцарии есть евреи… – он подмигнул Гольдбергу, – а, когда безумца вздернут на виселице… – неожиданно жестко продолжил барон, – вернетесь домой, то есть сюда. Место в больнице вас ждет… – дочь вышла из кухни с подносом. Баронесса перекрестилась:

– Все будет хорошо. Господи… – она замерла с бутербродом в руках, – вразуми людей, я прошу Тебя. Позаботься о несчастных. Дай нам силы помогать им, до конца… – поджав губы, она взялась за лимоны. Детям нравился домашний лимонад.

Барон встретил дочь в халате, но седые волосы были тщательно причесаны. Пахло от отца знакомо, привычной, туалетной водой. Элиза поставила чашку на стол:

– Осторожней веди машину, папа. Останавливайся, если… – отец усмехнулся:

– Здесь всего сто миль, до Лувена. Я вечером вернусь… – дочь обняла его. Виллем, поцеловал теплую, белую щеку: «Спасибо, милая».

Муж курил в постели, углубившись в черновик монографии. Он, не глядя, протянул руку за чашкой. Элиза присела на кровать:

– Папа в Лувен едет, к иезуитам, а мама хочет пикник устроить, только его в расписании нет… – Давид, рассеянно, ответил:

– Ничего страшного. Погода хорошая, детям полезно побыть на солнце. Сделай мне омлет с сыром, тосты, и принеси мед, а не джем. Твоя мать кладет слишком много сахара. В меде больше полезных элементов… – Элиза, послушно, поднялась. Давид, откинувшись на спинку кровати, попивал кофе:

– Очень хорошо. Тишина, покой. Рукопись почти готова… – он напомнил себе, что надо спуститься в подвалы, за вином. У де ла Марков был отличный погреб. Обычно тесть это делал сам, но Давид хмыкнул:

– Он по церковным делам сегодня весь день проболтается. Схожу, после завтрака… – он крикнул вслед жене: «Еще одну чашку кофе, большую!»

Военный комендант Мон-Сен-Мартена хотел в субботу порыбачить.

Майор вырос на Рейне. Его покойный отец работал на баржах, перевозивших рурский уголь вниз по реке. Майор, с детства, помнил нагретую летним солнцем палубу, удочку, опущенную в яркую, искрящуюся на солнце воду. В Мон-Сен-Мартене, рыбу ловили и в Маасе, и в быстрой, горной реке Амель. Амель протекал по землям барона, однако майор знал, что герр Виллем разрешает всем ходить на реку. Повар собрал корзинку, с бутербродами и пивом. Комендант, было, пошел во двор, к машине, но его остановил телефонный звонок.

Положив трубку, майор хмыкнул:

– Беспокоится. Три раза попросил, чтобы я записал, мол, именно он сообщил о прячущемся еврее. Такие евреи, как он, нужны, полезны. От них мы избавимся в последнюю очередь… – майор, все равно, взял корзинку с бутербродами. Можно было бы арестовать Гольдберга прямо во дворе замка. Профессор Кардозо замялся:

– Здесь дети, господин майор. Не хотелось бы, у них на глазах… – комендант решил перекрыть дорогу из Мон-Сен-Мартена на юг. По словам профессора Кардозо, лимузин направлялся в приграничный город Виртон:

– Месье барона придется арестовывать… – комендант поменял холщовую куртку на официальный китель, – предъявлять обвинение в укрывании еврея. За подобное полагается концлагерь. Он в заключении долго не протянет, он старик… – Гольдберга, согласно распоряжениям, присланным из отделения гестапо в Брюсселе, требовалось послать в столицу, под конвоем. Евреи, пойманные на границе, подлежали тюремному заключению. Комендант предполагал, что это временная мера. Все евреи, рано или поздно, отправлялись эшелонами на восток, в новые, строящиеся в бывшей Польше лагеря.

– Хотя бы бандитов здесь нет… – он сидел рядом с водителем, в мерседесе, – не то, что на новых территориях. Британия содержит всякую шваль в лесах, после победы над Польшей. Посылает золото, радиопередатчики, руководит их действиями. Скоро мы покончим с Британией… – на следующей неделе Люфтваффе начинало бомбить суда в проливе Ла-Манш. Британию ждали налеты на аэродромы, уничтожение авиации, и массированные атаки на города, начиная со столицы. До осени, согласно плану фюрера, британцы должны были оказаться на коленях.