Сказал Ицхак:

— Когда я думаю о себе, больно мне, что не выдержал я испытания и не стал земледельцем.

Улыбнулся Менахем:

— Так или иначе, ты бы огорчался.

— Почему ты говоришь так?

— Каждый, кто не сделал чего-то, найдет, из-за чего огорчаться.

Спросил Ицхак Менахема:

— А что делать человеку, чтобы не огорчаться?

— Ты меня спрашиваешь? Я не знаю, что такое огорчение.

— То есть ты радуешься своей доле?

Сказал Менахем:

— Не знаю, что это — радость…

— То есть ты достиг состояния внутреннего равновесия?

— Этой ступени я не достиг, но, если проходит у меня день и я не стыжусь его, я рад.

— Это ты уже говорил мне, когда я был у тебя в Петах-Тикве.

— В Петах-Тикве я сказал тебе: дай Бог, чтобы нам не пришлось стыдиться за Эрец, а сейчас я сказал тебе: если проходит у меня день и мне не стыдно за него, я рад.

— А в чем разница?

— Дай Бог, чтобы не было тут разницы, но иногда человек относится с пренебрежением к жизни в Эрец, поэтому должен человек помнить на всякий случай о каждом своем дне.

Менахем еще говорил, как послышалось пение Авремеле, владельца дилижанса. Встал Менахем и закрыл глаза, как если бы сковал его сон. Сказал Ицхак: «Однажды я ехал в его дилижансе, попросили пассажиры, чтобы он спел „И все будет служить Тебе…“, но он не хотел. Почему это?» Сказал Менахем: «Удивляюсь я, как душа его не выходит вместе с его нигунами».

Когда Авремел замолк, сказал Менахем Ицхаку:

— Сяду, произнесу благословение и пойду себе.

Сказал Ицхак:

— Куда хочешь ты пойти, рабби Менахем?

— Зайду в другой бейт мидраш.

— А где ты спишь?

— В любом месте, где я ни окажусь, преклоняю я голову и сплю.

— Так ночуй у меня!

Оглядел Менахем комнату и сказал:

— Если постелешь мне на полу, лягу.

— Нет, я тебе предложу свою кровать.

— То, что я не делаю другим, не хочу, чтобы делали мне.

Сказал Ицхак:

— А если я уговорю тебя?

— Не уговоришь.

— Почему?

Улыбнулся Менахем:

— Вижу я, что ты уподобляешь меня ученому из колеля, который может объяснить все мировые проблемы.

— В какой бейт мидраш собираешься пойти?

— В бейт мидраш, где есть книги и лампа.

Когда они пришли в бейт мидраш, спросил Ицхак Менахема:

— Я могу увидеться с тобой завтра?

— Разве не поденщик ты?

— Я сам себе хозяин и могу отложить работу на другой день.

Сказал Менахем:

— И тебе не будет стыдно за зря прожитый день?

— Достоин он того, рабби Менахем, чтобы отказаться ради него от работы на один день.

— И все это для разговоров? Так или иначе, я занят, собираюсь я пойти в Моцу.

Сказал Ицхак:

— Я пойду с тобой.

— Я привык ходить в одиночестве. Когда я иду один, я могу — видеть.

— Когда ты ехал в Иерусалим, ты же не ехал один. Или, быть может, ты поднимался пешком?

Кивнул ему Менахем головой.

— В честь города ты шел пешком?!

— Нет, просто я не люблю, чтобы лошади тащили меня.

Сказал Ицхак:

— Если так, следовало тебе поехать на поезде.

— Как же я поеду на поезде, который отбирает хлеб у нищих возниц.

— И не тяжела была тебе дорога?

Сказал Менахем:

— Дорога была не тяжелая, но мне было тяжело по другой причине. Ведь сказано, что ходьбы из Яффы до Иерусалима — двенадцать часов, а я дошел за одиннадцать.

Сказал ему Ицхак:

— Конечно же нашел ты объяснение этому.

Улыбнулся Менахем и сказал:

— Речь шла о среднем человеке, а я ведь не такой уж средний.

Вынул Менахем книгу, и стоял, и читал, пока не забрезжил рассвет и они не прочли утреннюю молитву. Вернулся Ицхак к себе в комнату. Малыш лежал на своем ложе, и лицо его лучилось смехом от приснившегося ему доброго сна. Пахло красками Ицхака и деревом резчика. Ицхак разделся и лег в кровать. Прочел «Шма» на ночь и потушил лампу. Спустя короткое время зазвенел комар. Еще прошло время, и затих звон комара, и молчаливая темень окутала комнату.

5

В эти самые дни, когда у Ицхака было все хорошо, так что можно было позавидовать ему (поднимается он рано утром на молитву… и живет, как подобает еврею…), в эти самые дни попала капля горечи в стакан его радости. Похоже на то, что злые ангелы, рожденные его старыми грехами, позавидовали ему и решили смутить его покой. А поскольку не было у них власти днем — днем человек владеет собой, — пришли они к нему ночью, ибо ночью человек не властен над собой. И поскольку не могли они приблизиться к нему, так как ослабла их сила из-за его добрых дел, наняли они исполнителя, хозяина снов, представлявшего собой нечто среднее между добром и злом. Пришел хозяин снов к Ицхаку и потащил его к морю. Забыл Ицхак там свои башмаки. Вернулся за башмаками. Сорвал ветер с него шляпу. Попался ему навстречу какой-то человек и сказал ему: пойдем, я покажу тебе, где твоя шляпа. Как только пошел он с ним, тот исчез. Стоял Ицхак посреди улицы — босой, без обуви, и с непокрытой головой. Услышал голоса молящихся и пошел на голоса. Подошел к двухэтажному дому, нижний этаж разрушен, а на верхний, где молятся, поднимаются по висячей лестнице. А лестница стоит прямо. Прислонил он лестницу к дому и поднялся. Как только просунул туда голову, захлопнулась за ним дверь, а тело — снаружи. Так было с ним одну ночь, и две ночи, и три ночи. И уже уверен он был, что не избавится от этого дурного сна вовеки. Но наконец-то ушел его сон и не вернулся. Успокоился он и позабыл свой сон, так же как позабыл многое, виденное им наяву, вроде Яффы и ее очарования. И хороших людей, делавших ему добро, и плохих людей, делавших ему зло, — всех выбросил он из своего сердца. Не потому, что не был он благодарен хорошим, и не потому, что простил плохих, а потому, что душа эта, жаждавшая покоя, хотела забыть все свое прошлое.

6

Ицхак стал бывать у старцев из своего города, живших в Иерусалиме; когда он беседовал с ними на том языке, к которому привык в своем родном городе, казалось ему, что весь мир открыт перед ним, и он мечтал: если удостоит меня Всевышний, приглашу их на мою хупу. И удивлялся сам на себя: я, никто в Торе и никто в учености, сижу с богобоязненными людьми. Вспоминал он о своих товарищах в полях и в городах и чувствовал к ним сострадание, как сожалеют о близких, которым не повезло так, как ему.