— Не знаю и знать не хочу, — ответил он. — Сегодняшние порядки кажутся мне превосходными. Никто не страдает, а религиозные организации не имеют никакого влияния в правительстве. Существует четкая граница между государством и религией. Хватит об этом. У меня есть для вас нечто важное.

Когда он закончил рассказ о визите Эверчака, Сник сказала:

— Мне кажется, дело вполне обычное, хотя трудно быть уверенными до конца. В любом случае мы ничего не можем с этим поделать. Вам следует быть еще более осторожным.

— Да, только кого надо остерегаться, — заметил Дункан, — органиков или ВПТ? Разве вы не видите, какие последствия может иметь история с Изимовым? Если мы будем представлять для ВПТ опасность или просто там решат, что иметь дело с нами рискованно, они уберут нас с такой же легкостью, с какой вы стряхиваете крошки печенья со своей юбки.

— По-другому и быть не может, — сказала Пантея. — Это вполне логично. Положение ВПТ настолько шатко. Они не могут рисковать из-за одного слабого, не уверенного в себе человека.

— Господи, Пантея, неужели это не беспокоит вас?

Сник пригубила шерри.

— Да. Но я знала, на что иду, когда давала клятву. И вы тоже.

Дункан сделал глоток бурбона.

— Да ничего вы не знали. Никто из нас не знал. Мы не имели ни малейшего представления о принципах ВПТ. Знали только, что они выступают против правительства. А это весьма неопределенная позиция. Каковы конечные цели? Какое правительство они сами хотят установить? Каковы шансы ВПТ свергнуть тех, кто у власти? Размеры организации? А если это всего лишь группа сопляков, играющих в повстанцев? Или она действительно многочисленна и сильна?

Дункан еще глотнул бурбона, поставил стакан.

— Я по-настоящему устал бродить впотьмах, обдирая свою шкуру.

Сник не успела ответить. В таверне поднялся невероятный шум, все вскочили, с криками и воплями хлопая в ладоши — на экране появились свежие новости. На мониторе плыл текст новых правил и законов. В правом верхнем углу экранов сменялись лица дикторов, читавших текст. Голоса их были не слышны: крики посетителей таверны заглушали все.

Дункан склонился над столом, приблизив лицо к Кэбтэбу и Сник.

— Не понимаю, какого черта они так радуются? — громко сказал он.

— Видите ли, спутники будут следить за людьми только, когда они на улицах, на мостах или в лодках! Как будто внутри башен мало понатыкано мониторов! Почему не отменили слежку в таких городах, как Манхэттен? Это что-то да значит! Там все просматривается со спутников!

— По всей видимости, правительство проявляет осторожность и, если эксперимент удастся, его распространят и на открытые города? — сказала Сник.

— Им не нужен успех эксперимента, — нахмурился Дункан.

Сник воздела руки:

— Что будет? Неужели эти люди превратятся в обезьян?

— Если эти крикуны зайдут слишком далеко, я сам заткну им глотки, прорычал Кэбтэб. Странно звучали подобные угрозы из уст обычно спокойного, уравновешенного падре. Дункан подумают, что гиганта, наверно, просто раздражают эти обезьяньи вопли и прыганье обитателей таверны.

Дункан снова посмотрел на экран. Всем гражданам вменялось в обязанность получить распечатку текста с указом о «новом порядке», внимательнейшим образом изучить его и вести себя соответственно. Надо будет сделать это по приходе домой, заметил Дункан про себя. Можно не сомневаться, что, как и всегда в подобных случаях, примерно тринадцать процентов граждан не выполнят распоряжение властей. Проводимая уже почти две тысячи облет правительственная кампания по обработке взрослого населения, призванная внушить людям необходимость понимания политики властей и полного энтузиазма в отношении к ней, так и не дала сколь-нибудь заметных результатов. О ее совершенном провале говорил хотя бы тот факт, что по статистике число людей, рождающихся политически индифферентными, нисколько не уменьшилось. Лишь небольшое число людей было аполитично по философским соображениям. Остальные аполитичны генетически. Правительственные чиновники в тайне были рады этому обстоятельству, хотя публично призывали потенциальных избирателей к общественной активности. На самом же деле наличие в обществе большого числа ППГ (политически пассивных граждан) значительно облегчало правительству протаскивание своей программы.

— Мне не стоило бы даже мысленно употреблять столь грубые и унижающие достоинство людей слова, — согласился Кэбтэб. — Никто не имеет права на подобные обобщения, даже тот, кто, как я, рожден делать общие выводы. Не следовало мне так говорить, хотя в словах этих, боюсь, есть доля истины и немалая. Но если бы это и было полной правдой, не должен я так выражаться. Мне надо было молиться за заблудших грубых людей, за этих ослов, осмелившихся называться разумными людьми. Ну, а я-то сам разве лучше их хоть в каком-нибудь отношении? Я разбрасываю не камни. Нет. Я разбрасываю грязь, но грязь не может причинить боли и легко отмывается. Я…

— Думаю, мне пора домой, — сказала Сник, поднимаясь. — Подобные разговоры ни к чему не ведут. Мне просто скучно. Я устала, и у меня болит голова. Вы что-то говорили про грязь, падре. У меня такое чувство, что я увязла в грязи. Хуже того, я провалилась в нее по самую шею.

— Жаль, — сказал Дункан. — А я-то хотел познакомиться с вашим новым любовником.

Он тут же пожалел о сказанном, как-то само вырвалось.

Пантея Сник удивилась.

— У меня нет любовника — ни старого, ни нового. Но вам-то какое до этого дело?

— Но вы сказали…

— Я сказала?.. А, понимаю, о чем вы. Я сказала, что я не одна в квартире. Но он не любовник, просто был у меня в гостях. Вы что, ревнуете? — улыбнулась Сник.

Дункан открыл было рот, инстинктивно собираясь отвергнуть ее догадку, но, судорожно сжав горло, подавил в себе первый порыв.

— Да, ревную.

— Не хотите ли вы сказать, что _в_л_ю_б_л_е_н_ы_ в меня?

Сник не выглядела удивленной, скорее эта мысль сама поспешно облеклась в слова…

— Да, влюблен.

Она глотнула воздух.

— Я не знала… вы никогда не показывали… ни единого знака…

— Теперь вы знаете.

— Ради Бога! — громко прервал их Кэбтэб. — Ну кто же так ухаживает? В таком месте… шум, толпа… разве такой должна быть романтическая сцена, разве здесь можно признаваться в любви?

— Не смущайтесь, падре, — сказала Сник. — Уж так случилось. Я даже рада, что это произошло здесь, когда мы не наедине.

— Почему же? — спросил Дункан.

Положив руки на стол. Сник наклонилась к Дункану.

— Потому, что здесь легче сказать то, что я должна сказать. Сожалею, Эндрю, но… в самом деле, вы мне нравитесь, я преклоняюсь перед вами. В некотором смысле, вы — мой герой. Вы же вытащили меня из этого идиотского склада, спасли, вернули меня к жизни. Но…