по внешнему виду. На самом-то деле никакая она не еврейка, значит, мол, и бояться нечего. Бедняге и невдомек было, что одно только имя — Роза, которое, ничего не подозревая, произнесла ее соседка, взорвало немцев окончательно. Не догадывалась и о том, что пройдет всего несколько минут и немцы спохватятся, снова вспомнят про «юдин», потому что поступок, который совершила Дуня, кинувшись защищать ее, будет рассматриваться как недопустимый криминал — сопротивление вермахту и сознательное сочувствие евреям… А пока про Розу еще не вспомнили, она стояла себе на месте, словно покинутый осенней стаей подранок. Роза слышала, как уже несколько раз несмело, будто в кулак, окликали ее веремейковские женщины, толпящиеся в отдалении, за перекрестком, но почему-то даже не поворачивала в их сторону головы, словно боялась, что ее начнут корить там да виноватить во всем. Может, как раз это чувство и подсказало ей в конце концов поступить иначе — пойти не туда, куда звали ее, а наоборот, направиться к грузовику, где сидела под охраной Дуня Прокопкина. Медленно и непроизвольно, будто не в своем уме, молодая солдатка перешла с обочины на дорогу, потом ближе к забору. Когда наконец она оказалась на полпути к грузовику, ее окликнули из огорода — просто взяли да выкрикнули что-то совсем невнятное да кашлянули, видно, только чтобы привлечь внимание. Роза поняла это, бросила быстрый взгляд за забор. Там за редкими зелеными кустами, похоже, садовой малины, прячась, стоял человек. Видно, здешний житель, хозяин дома, что по левую сторону улицы от перекрестка был вторым по счету; дом стоял в тени старых лип, на которых висели прикрепленные к стволам, обвитые берестой круглые ульи. Озираясь, человек манил Розу пальцем.

— Ты что ж это делаешь? — начал он торопливым полушепотом, когда Роза подошла по его знаку к забору. — Утекай, покуда не поздно! Утекай, девка!

То ли этот шепот вывел ее из душевного оцепенения, то ли он стал отправным толчком, даже не толчком, а тем психологическим моментом, которого она сердцем, может быть, неосознанно ждала, однако Роза вдруг метнулась к самому забору. Замерла перед ним на миг, а потом ухватилась обеими руками за верхнюю перекладину. Перелезла она через забор по-женски, не прыжком с маху, как это делают обычно мужчины, а переступая ногами по каждой жердочке вверх. Немцы в это время, видно, заняты были разговорами о том, что произошло, поэтому Роза без всякой помехи оказалась по ту сторону забора и, подхватив левой рукой подол широкой юбки, побежала по огородной борозде, забыв даже про человека, который, собственно, подсказал ей путь к спасению. Бежала она неловко, цепляясь за картофельную ботву, которая оплетала борозду, к тому же огород покато спускался к улице, и бежать все время приходилось в гору… Вскоре Роза почувствовала во рту нестерпимую горечь. Ей бы в самый раз остановиться, чтобы хоть перевести дух, а она все бежала и бежала. Наконец одолела пригорок. Думала, по ровному уже будет намного легче убегать, однако сразу за холмом начинался чей-то другой огород, хоть и без забора, да вспаханный поперек борозды, по которой до сих пор она быстро двигалась. Горечь, которая сперва словно бы заполнила только грудь, теперь пропекала насквозь все нутро, а сердце, казалось, вот-вот пробьет сбоку грудную клетку, вырвется оттуда испуганной птахой. Ноги сделались непослушными, не то что онемели или подкашивались от усталости, просто их мозжило, будто перед этим она несла на себе громадную тяжесть. Роза еще пробежала немного вдоль борозды, повернув на новом огороде вправо, потом заставила себя остановиться.

Солнце как раз висело над тем пригорком, по которому Роза только что взбежала сюда. Теперь он заслонял всю местечковую улицу, где стояла немецкая колонна. Можно было надеяться, что немцы тоже не могли видеть ее оттуда. Но там же посреди улицы остались веремейковские бабы!.. А где-то в грузовике сидела Дуня Прокопкина, которая одна теперь должна была отвечать за все!.. Роза только представила, что может случиться по ее вине, и задрожала в отчаянии и, ослепнув от горючих слез, бухнулась ничком в борозду. Хотя она и сознавала свое бессилие, и понимала, что мало может сделать, однако в душе решила не прятаться долго тут, на этих незнакомых огородах, ей казалось, она только полежит немного в сторонке от всего этого, а потом вернется назад, на улицу, пускай уж что будет, то и будет!.. Да и по отношению к Прокопкиной Дуне надо было вести себя пристойно, та ведь не испугалась и не думала о себе, когда бросилась на выручку ей!.. Шли минуты, а Роза лежала неподвижно в борозде, словно не могла даже приподнять над землей свое непослушное, негнущееся тело.

Между тем немцам наконец-то понадобилась так неожиданно пойманная «еврейка». Но на обочине ее уже не было. Тогда они бросились искать Розу по дворам по обе стороны старого тракта. Рассыпавшись по трое, по четверо, озабоченные солдаты врывались с решительными лицами в дома, шарили повсюду в хлевах, заглядывали в погреба. Напрасно — Розы нигде не было. Единственный, кто мог что-то конкретно сказать о ней, тот человек, который недавно наблюдал с огорода, из-за зеленых кустов, исчез из малинника сразу же, чуть ли не следом за Розой, только он не побежал далеко, а вернулся к себе в дом. Из окна ему было видно все — и как немцы вскоре засуетились кругом, ища пропавшую «еврейку», и как деревенские женщины, что пришли в Яшницу, сговаривались о чем-то на дороге. Он только удавился, почему эти женщины все еще не разбежались, стоят да пялятся, ровно глупые овцы, на немцев.

Известное дело, удавиться чему попало не очень трудно, особенно если есть для этого повод. Но если раскинуть мозгами, то понять веремейковских женщин тоже было можно — куда уйдешь отсюда, если двум землячкам угрожает опасность? Конечно, они не знали, чем именно могла грозить и Дуне, и Розе эта история, ведь никто из женщин не видел даже краем глаза, что случилось, все запомнили только, как сперва дурашливый немец изловил возле забора и силой повел за руку через дорогу Розу, потом на выручку ей отправилась Дуня… И вот теперь не было ни Розы, ни Дуни!.. Правда, Дуня в грузовике. За это уж веремейковские женщины ручались. А Роза так и совсем пропала, похоже было, что или убежала, или спряталась где-то поблизости, только никто не заметил, как ей удалось сделать это: немцы, казалось, вообще забыли о ее существовании, а веремейковские, убедившись, что она не откликается