– Никто не видел конверт, оставленный папой. Никто не знает, кем был Горский на самом деле. Мои родственники в безопасности… – она подумала о докторе Горовице, о его детях, о своем кузене:

– Кто-то из них двоих, Паук. Меир или Мэтью? Непонятно. Эйтингон знает, наверняка. Но мне не скажет… – покойный Янсон тоже не сказал Анне, кого он вербовал в столице США:

– И еще десять человек в коротком списке… – она, неслышно, вздохнула. Ночью Анне хотелось попросить графа Теодора позаботиться о Марте. Женщина оборвала себя:

– Все, что происходит, ничего не значит. Мне кажется, что он связан с подпольем. А если нет? Если он просто проверяет меня… – Анна замерла, чувствуя его поцелуи:

– Я могу знать не всех агентов СССР. Нет, нет, невозможно. Либо он из того подполья, о котором говорили Старшина и Корсиканец, либо он просто нацист, без двойного дна… – риск был слишком велик. Она не могла посылать Марту к графу Теодору, не зная о его истинном лице.

Она уехала с виллы рано утром, когда фон Рабе еще спал. Анна не стала оставлять записки, или вызывать такси, а просто дошла пешком до Цоо. Она вдыхала запах лип:

– Он похож на Федора. Федор таким будет, через двадцать лет. Сорок один ему сейчас… – Анна тряхнула черноволосой головой, зайдя в пустой вагон метрополитена:

– Может быть, Марта его и увидит. Может быть, она встретится с отцом. У меня это вряд ли получится… – она смотрела на спящие кварталы Берлина. Поезд шел быстро, покачиваясь. Анна положила руку на живот:

– Не случится ничего. Врач сказал, что все кончено, да и я была осторожна… – она подавила желание опустить голову в руки, до сих пор пахнущие его сандалом.

– Слушай меня, – деловито сказала Анна дочери, – если я не вернусь… – женщина задумалась, – через три часа, распечатай второй конверт и прочти его. Не раньше… – Марта, непонимающе, кивнула: «Хорошо. А если… когда ты вернешься?»

– Отдай его мне, – почти сухо велела Анна, надевая твидовый жакет: «Не ходи в советское посольство, это опасно. Жди меня здесь».

Если бы все оказалось в порядке, Анна бы спокойно покинула территорию СССР, часа через два-три, после сеанса связи с Москвой:

– Она меня подождет… – Анна вздохнула, услышав, что дочь собирается ее проводить, до угла Унтер-ден-Линден, – она понимает, что такое дисциплина… – на углу Анна поцеловала дочь в щеку:

– Скоро вернусь, жди в кондитерской… – идя к ограде посольства, она обернулась. Марта стояла, в скромном, темном костюме, и белой рубашке. На лацкане жакета блестел значок, со свастикой. Анна взглянула на золотую пыль, на сочной траве бульвара, на тяжелую ткань черно-красных флагов, над бронзовой головой дочери. Утром Марта заплела волосы в косы. В репродукторе раздалось тиканье. Голос диктора сказал:

– В Берлине одиннадцать утра, первого июня… – загремел «Хорст Вессель», Анна поняла:

– Я все видела, видела. Она сказала, что мы еще встретимся, я помню… – женщина помахала дочери. Сжав руку в кулак, в кармане жакета, Анна вонзила ногти в ладонь:

– Встретимся, я ей верю… – боковая калитка была немного приотворена. В последний раз оглянувшись, Анна ступила на территорию СССР.

Марта сидела, вертя второй конверт:

– Два часа дня. Даже половина третьего… – девушка прошлась по Фридрихштрассе, оценив витрины магазинов. Ей понравилась одна сумка. Марта пожалела, что лавка, из-за воскресного дня, закрыта:

– Может быть, завтра, мы сюда заглянем, с мамой… – она ожидала, звона колокольчика, на двери кондитерской, знакомого запаха жасмина. Марта надеялась, что мать закатит серые глаза, и одними губами скажет:

– Совершенно пустой вызов, ничего интересного… – Марте пришло в голову, что за последний год она хорошо изучила дела «Импорта-Экспорта Рихтера». Марта, правда, занималась, только коммерческими операциями, как называла их мать.

– Значит, есть и некоммерческие сделки… – Марта потрогала конверт. Внутри что-то лежало:

– Три с половиной часа прошло… – она бросила взгляд за окно, – надо быть дисциплинированной, как папа и мама… – попросив кофе навынос, Марта сунула конверты в сумочку. Она решила купить воскресную газету, покурить, в уединенном дворе, и прочесть распоряжения матери:

– Меня отправляют на задание… – внезапно поняла Марта, – мама говорила, что такое возможно. Но мама сообщила Центру, что я учусь… – в Москве знали адрес виллы Рихтеров, безопасной квартиры, где стоял радиопередатчик, и конторы «Импорта-Экспорта», на втором этаже дорогого особняка, в центре города.

Марта пошла вверх по Кохштрассе. Она нырнула в какую-то кованую калитку. Вторые ворота, ведущие во двор, оказались закрытыми. Присев на гранитную тумбу, отхлебнув кофе, Марта закурила. Положив на колени сумочку, девушка развернула «Das Reich». Газета подчинялась непосредственно рейхсминистру Геббельсу.

– У него докторат по немецкой литературе… – угрюмо, подумала Марта, – журналисты здесь человеческим языком пишут… – просмотрев передовицу, девушка опустила глаза вниз. Сумочка соскользнула на асфальт двора, кофе пролился из стаканчика. Марта ничего не заметила.

– В Москве опубликованы данные, свидетельствующие, что покойный лидер партии большевиков, Александр Горский, был завербован разведкой западных стран. Он организовал покушение на Ленина, в восемнадцатом году, вложив, как выразился господин Сталин, пистолет в руку наемной убийцы, Каплан. Горский хотел занять место Ленина, разделяя власть со Львом Троцким… – Марта не стала читать дальше. Горький дым обжег горло. Она закашлялась, отбросив газету. Подняв сумочку, Марта разорвала конверт. На узкую ладонь выпал старый крестик матери. Пальцы подрагивали, она еле застегнула цепочку на шее. Положив руку на крохотные изумруды, Марта начала читать письмо.

Генрих фон Рабе прилетел из Кракова в форме гауптштурмфюрера. Он бы никогда не стал надевать мундир в поездку, но на доклад к рейхсфюреру СС, он отправлялся с комендантом Аушвица, штурмбанфюрером Рудольфом Хёссом. Хёсс любил форму, и носил ее даже по выходным дням.

Одеваясь у себя в комнатах, Генрих сцепил, зубы: «Черт с ним, придется потерпеть». За окном спальни зеленел тихий сад. Коттеджи для персонала построили в сельской манере, с белеными стенами, черепицей на крышах, и деревянными балками. Гиммлер, приехав с инспекцией в лагерь, в марте, похвалил поселок:

– Чувствуешь себя в деревне… – весело сказал рейхсфюрер, – весной, когда все цветет… – день оказался теплым. Хёсс устроил обед на террасе резиденции коменданта. В голубом, высоком небе, щебетали ласточки.

Лагерь находился в трех километрах от поселка охраны. Офицеры ездили на работу на машинах, остальных возил автобус. На выходных жены офицеров отправлялись в Краков, за покупками. У них был кинозал, из Берлина приезжали артисты, офицеры играли в театральном кружке. Отто руководил спортивной программой, обучая работников плаванию, и верховой езде. Генрих прислушался к голосам, доносившимся от бассейна. Он посмотрел на часы: